Часть первая

Пародии_и_парафразы

«Чья это боль растеклась облаками по небу?»

Чья это боль растеклась облаками по небу?

Чей это стон в завывании ветра звучит?

Что ж ты молчишь, закричи же, ответа потребуй:

Чьи это слёзы затмили нам солнца лучи?

Чья это мука застыла скалою над бездной?

Чей это плач расплескался морями вокруг?

Кто-то ведь знает, кому-то ведь это известно:

Чей это лес после бури заломленных рук?

Чьи переломы судьбы – горных речек изгибы?

Чья катастрофа – падение снежных лавин?

О, неужели мы счастливо жить не могли бы?

Чья это кровь – где рябин полыхает рубин?

    В. Бродский

Парафраза

Чьи это перла

застыли скалою над бездной?

Чьи это жерла

зрачками из страшного сна?

Чьи это серны

поют нам про слезы и бедность?

Чьи это нервы

натянуты, словно струна?

Чьи это штампы

как стон в завывании ветра?

Чьи это залпы

в падении снежных лавин,

где в свете рампы

мы видим нехилого метра?

Красною лампой

рябин полыхает рубин.

Чьи это сопли

текут по вратам Самиздата?

Чьи это вопли —

забором заломленных рук.

Виден не рохля

в кровавых сполохах заката.

Пусть все оглохли,

но скромный наш скрашен досуг.

«Ведь это точно когда-то было…»

Ведь это точно когда-то было…

Рисунок серый – в карандаше…

Утла подвода, худа кобыла —

в тумана кашице, густыше.

В телеге той я лежал, колышим,

в сенные вдавленный вороха,

осенним паром, в жавель закисшим,

забит по самые потроха.

Возница – дедушка однорукий

спокойно правил сквозь ветровал,

он был недвижимый и беззвукий —

клубы табачные выдувал.

Плыл скрип колес, тишину тревожа,

тягуче-медленно, как в клею,

и дым с туманом по конской коже

стекали в черную колею.

Так мы катили, не шибко ходко

(для нашей клячи – во весь опор)…

Я думал: «Дедушке надо б лодку,

а мне, любезному, – в рот обол».

И вспоминался недавний сон мой —

душа болела во сне, хоть в крик.

И шли ко мне эскулапов сонмы,

и говорили, что ей кирдык…

Заговорил, наконец, возница:

– Ты разумеешь, – сказал, – сынок

бывает у сырасць такую сница —

саднит клешня-то помилуй бог.

Ага отрезанная зараза

во сне-та ёсць она и болит.

Я мол до фельшера ён адразу —

атрит гутарит ци ангидрит.

Гадоу пятнацать руки не маю.

Не смог бы мабуць с двумя ужой…

Я понимаю, дед, понимаю.

Похоже, как у меня с душой…

Поговорили мы, замолчали.

За нами двигались в молоке

фантомы боли, мечты, печали

к тому кордону и к той реке…

    В. О. Таблер

Пародия

Темно у дохтора на приеме,

вчерась, горбатясь за гумус тмящий,

перестарался, а нынче в дреме

сижу ледащий с лицом просящим.

А рядком дедка сидит безрукий

и все страдает от боли жгучей

в руке, c которой давно в разлуке,

с лицом темнее осенней тучи.

– Шо, хлопчик, скоро, нас дохтор примет?

– Хто яго знает, сих эскулапов?

Ужо онемели ужица с выей,

давненько не был в явонных лапах.

Как-то мне щупали грудь, паршивцы,

кололи и жгли, убивцы, трахею…

Искали душу в сердечных мышцах.

Видно, давно я расстался с нею.

Болела сильно, такой уж родился,

фантомы боли, сонмы печали…

Пошла уж какая, дедуля, седмица…

Пропала душа, куда-то отчалив.

Нас врач осмотрит – печать, как клякса,

в Собес с тобою сделаем ходку.

Мне б в рот – оболу, а лучше – баксы,

а ты, дедуля, проси молодку.

Пора инвалидов взять на поруки,

и поддержать нас, таких горемычных,

ты, дед – инвалид, поскольку безрукий,

и я инвалид – без души кирдычно.

«Мне снилась детская обида…»

Мне снилась детская обида

на N. Не подавая вида,

что пьян (хотя совсем алкаш —

о если б всё, что мы глаголем,

оправдывалось алкоголем!),

он мне твердил, что я – «не наш».

Смеркалось. Ерзали ворота.

На лавочке два идиота —

с бутылкой N, и я как бы

со стаканОм, в плену заката

трепались, щурясь чуть поддато

на город, вставший на дыбы.

«Наш, наш!» – хотел ему сказать я,

но верткий N, попав в объятья

жены, толкающей домой,

убрел московским пыльным летом