С двадцаточкой, принцесса!

Как хочется забацать

цветущую строку…

Тебе сегодня – двадцать!

Судьба мне, дураку —

с утра искриться датой

в твоём календаре,

и с ночью непочатой

в своей тужить норе.

Как хочется с печалью —

начать гитарный бой…

Потом, блестя медалью,

быть встреченным тобой.

Потом по Зафевралью

помчать с тобой в поля,

с лазурной слиться далью,

тандемом в ней руля.

Но силы инструмента —

на фронте Шевчука,

он дважды Ю, легенда,

а я… три тчк.

Как хочется заплакать,

сейчас, вот здесь, в углу,

заквасить, и заквакать —

в надежде на стрелу.

Стрелу чужой принцессы,

которой – двадцать лет,

и все велоэкспрессы —

101-ый килобред.

С двадцаточкой, принцесса!

Я выпью. За тебя.

Немножко. Для компресса

на чувство… жития.

С двадцаточкой, Анетта!

Искрю, из уголка.

Будь счастлива! Как эта

цветущая строка.

    03.02.2015

Нелегал

Молчание – золото.

А золото – очень тяжёлый металл.

Сегодня так холодно.

Февраль так богато меня пропитал.

Дышать получается.

Сквозь золото можно и нужно дышать.

Усталость – молчальница

для пепельных гор после пачки стишат.

В сознании согнуто

желание глотку взлохматить в ночи…

Молчание – золото.

Молчи, нелегальный мой прииск, молчи.

От крыл

Мне много-много лет. И я любил…

И всех, кого любил – когда-то бросил…

Но как бы я тебя, скажи, открыл —

когда б не та надорванная осень?

Когда б не те гулящие лета?

Когда б не тот задор – конечно, глупый?

Не смею отвлекать… Ты занята.

Усну… читая сомкнутые губы.

«Витиевато выражаясь…»

Витиевато выражаясь

(как предпочёл и предпочту) —

ушёл я в минус, умножаясь

на плюсотворную мечту.

И у меня одно осталось:

надежда – каменнее львов —

на недосчитанную малость,

на разделённую любовь…

Но я ужасный математик,

а ты – психолог (лучше всех).

И только сны… мне понимать их

искомой суммой наших вех?

А львы сидят у входа в Числа,

невозмутимы и белы.

Над нами действие зависло,

а им – спокойно… ибо – львы.

На сине-белом и чёрно-звёздном

Устали небо на руках

держать атланты,

ушли, земное обругав,

ушли от мантры,

нашитой наспех там и тут

поверх молитвы.

Они обратно не придут.

Нет, не обидны,

законны – глыбы-облака

на годы фантов.

Но… на твоих уже руках

дела атлантов.

Стоишь, босая, на песке,

и небо держишь,

воссоздавая в лампе свет —

в перегоревшей,

мне показалось, навсегда:

привычно это.

Но почудеснее – звезда

дневного света.

Как много воздуха, воды,

песка… под небом,

и облака тобой горды

на сине-белом.

Кометной ниткой о тебе —

на чёрно-звёздном

строчит идеи кутюрье

для бренда «Космо».

Гармония стучащего движка

Не буду больше нервничать,

не буду больше ёрничать,

не буду больше умничать

по поводу пустот,

каких полно теперича

в глазах грязнух и дворничих,

от Мышкина до Углича —

путём наоборот.

Тебе – моё внимание,

тебе – мои умения,

тебе – моя гармония

стучащего движка.

Ты типа наркомании,

но круче, ох… (с позволения),

ещё потустороннее

для бедного торчка.

Я сильно буду нервничать,

я нервно буду ёрничать

и умничать-безумничать —

едва теряя н а с.

Куда мне деться, девочка?

Вся жизнь – как этот вторничек.

Читаю руны… рунища

в составе дозы глаз.

Вольфрам

Скажите мне, Анна, хоть слово ещё.

Не надо распахнутых – настежь – дверей.

От Вашей улыбки уже горячо,

от Вашего смайла, так будет верней.

Ужель так и будет? В ладони ответ —

линованным счастьем, неумной судьбой.

В ладони весь мир! А ладони в ней нет

и, стало быть, миру синоним – запой.

Запой же, БГ, разольём без дробей!

Нет, милая Анна, не Вам я, не Вам.

Курсором беру то левей, то правей,

но всюду – построенный Вами фигвам.

А впрочем, какой Вы строитель пока…

Я сам понастроил – свободы, и стен,

никак не допрыгну до кнопки звонка,

условного стука не помня совсем.

Вы слышали шорох. Спросили «кто там?» —

с улыбкой, и я переплавился в ней

из ягоды волка в полезный во