Глава 1

Выживание – это когда ты жив на выходе.

Памятка спецназа

Господь создал человека, а человек создал города. Разные города, всякие – большие и маленькие, столичные и провинциальные: Сетениль-де-лас-Бодегас и Хабнарфьордюр, Хайзыонг и Хванчкару, Иерусалим и Звенигород, Рай и Хам, Москву и Рим. Никто из людей не выбирает места своего рождения, рождается как Бог пошлет, – в столице, деревне, тихом пригороде… А потом как сумеешь, так и живи, кто уж на что способен.

Говорят, было два Рима, и Москва – Третий Рим, а четвертому не бывать.

Когда-то во времена, канувшие в разочарование и неловкость, в наших унылых весях модно было клеймить чужие столицы, вешая на них обличающий ярлык «города контрастов». Какие только города не обвиняли за годы народной власти, гремя и грозя глаголом, в неуважении к традициям, пренебрежении собственными насельниками и показушничестве! И Стамбул, и Лондон, и Нью-Йорк, и ещё многие, многие другие, зачастую вовсе не заслужившие никакого порицания… Но прошелестели страницы учебников истории, навсегда закрывая и хороня в себе поспешные суждения, торопливые выводы и откровенную хулу. Загадочный, и манящий этой загадочностью диагноз «города контрастов» шатался по континенту, стукался об углы, почти забыл, куда шел, но всё-таки достиг Первопрестольной, и оказался ей, увы, вполне по плечу и по росту.

Красная, в сердце души находящаяся площадь, пережившая за тысячелетия взлёты и падения, – и боярскую смуту, и народную славу, лихо безумия собственных властителей и набеги иноплеменников, – была ещё и осквернена языческим капищем-могильником, и футуристической выходкой хулигана-лётчика Руста, и сюрреалистической экспансией рекламного «сундука».

И Белый город не избег поношения: пришлось пережить захлопнувшую эпоху террористическую казнь храма Христа Спасителя, и надругательство над святынями; вместить уходящий в ностальгические сновидения старожилов (рывками, сопротивляясь отчаянно) старый Арбат, и вставную челюсть Калининского проспекта, и воплощенные в камень кошмарные видения чудного до чудовищности Церетели… Бесчисленные бизнес-центры и вип-помойки, бутики и элитные клубы горделиво взирают теперь на в смерть уделанные бездушным невниманием или бездушной жадностью особнячки и городские усадьбы, в творческих муках порожденные чьим-то гением за 3 последних столетия. Клоаки дворов, прозябающие исторические ценности, раскуроченные мостовые, – вот чего стоила великому и славному городу, который, несмотря ни на что, всё-таки до сих пор является для кого-то просто малой родиной, местом рождения, тяжкая поступь Золотого тельца – нового века. Милые сердцу аборигена Маросейки, Сретенки, Пречистенки, Старые Сади, Воронцовы поля и Чистые Пруды (выселенные под натиском «внезапных перемен» в Орехово-Кокосово, Ново-Перепалкино и Ясенево с Бутовым), начали превращаться по ночам в геопатогенные зоны необитаемости и нелюбви, так что и не удивительно, как быстро писатели-фантасты принялись наперегонки сочинять о них чудовищный вздор.

Жизнь столицы, реальная её, домашняя жизнь, безвозвратно скудеет. Но, разорительному оскудению этому бросая молчаливый вызов, перетекает на горбах перегоняемых стад всею полнотой своею в спальные районы.

Сёльца и деревеньки, – вся кажущаяся лузгой мякоть старой жизни, ставшая почвой для возникновения новых районов матушки Москвы, – за долгие века истории своего существования успела побывать и вотчиной опричников, и владениями опальных бояр. Имена их, до поры славные (как и приданные фамилиям деревеньки), при дальнейшем переписывании летописей по разным личным причинам потихоньку вымарывались, подчиняясь воле князей века сего, так что порой и памяти не оставалось о реальной истории этих мест. Нынешние жители спальных районов, махнувших за красные флажки МКАДа, обустраивались и приживались, как могли и как умели. И постепенно переносили засевшую занозой в душе тоску по родному дому, со всею полагающейся этому дому любовью и горделивой заботой (от которых, может быть, слишком поспешно и опрометчиво отказалась столица) на новые, отнюдь не целинные места проживания.

На перепаханном без