Замарашка

На линялом одеяле уличной торговки были навалены видавшие виды вещи. Блестящий кошелек, расшитый бисером лежал посредине: колесики бисера болтались на ниточках, а шов на боку разошелся. Бывшая когда-то нарядной кофточка, блестела масляными пятнами на блеклых розовых цветах. Щербатые тарелки стояли неровной стопкой, а у чашки с надписью «Макдональдс» отбилась ручка. Вообще на одеяле лежал такой хлам, который хорошая хозяйка, не жалея, еще в прошлую пятницу выбросила бы в мусорный бак.

Между бледно-зеленым шерстяным шарфиком и поломанной кофемолкой лежала голенькая кукла-арлекин. Голова, руки до локтей и ноги до колен у нее были сделаны из фарфора, а все остальное – из белого батиста (сейчас серого), набитого клочковатой ватой. Кукла лежала с перевернутыми на бок ступнями, а ее лысая голова была повернута в сторону шерстяного шарфика.

Торговка подобрала эту куклу сегодня утром под своим окошком, Злая девчонка выбросила ее вечером на улицу. Ей подарили новую куклу, которую нужно было устроить как можно лучше, а эта долговязая недотепа занимала много места в кукольном уголке. Когда кукла ударилась об асфальт, у нее отломился кусочек фарфоровой руки, и повредилась ножка.

Сейчас она очень стеснялась своего увечья и прятала руку под шарфик. Она почти ничего не видела и страшно волновалась.

– Куда я попала, где я? – спрашивала она поочередно у всех, кто лежал с ней по соседству.

– Ты попала к старьевщице, – отвечал ей кофейник. – Я здесь лежу уже вторую неделю, – никто не хочет меня брать. А посмотри, какой я серебристый. Меня нужно только хорошенько почистить песком и припаять ручку. Люди совсем разучились работать руками. Мой хозяин вышвырнул меня в мусорное ведро, как только из меня вылетели две заклепки. А что такое заклепки? Два маленьких кружочка металла, которые нужно разочек хорошенько ударить молотком! Но хозяин просто купил мне замену. Вы бы видели этого стилягу! На свете и недели не живет, а уже всё про всё знает. Сказал: тебе дорога на свалку, старая рухлядь! Нечего потолок зря коптить!

Кофейник горестно замолчал.

– А с нами, – запищали тарелки, – вот что случилось. Было нас шесть сестер – лицо в лицо, одетых в цветочный наряд, покрытых блестящей глазурью. Неумелые руки хозяйки стерли грубым порошком нашу глазурь, а три наши сестры разбились. Мы так плакали, так плакали. Но что делать – наш век короткий. Это дорогой тонкий фарфор клеят и стягивают золотыми скрепками, а нас, простых фаянсовых тарелок, никто не станет собирать по кусочкам! Но смотрите, хотя мы и не парные, но в одну можно налить суп, а во вторую положить пирожное, а третья пригодится для манной каши. Но наша хозяйка выставила нас к мусорным бакам и купила новые тарелки. А столько лет мы кормили их всех! Хозяина, который так противно скреб ножом по нашему донышку, дочку хозяйки, когда она была еще малышкой и ела кашу, громко стуча ложкой по нашему краю и саму хозяйку, когда она была еще молодой и не умела мыть посуду. Мы вечно ходили замарашками. А теперь кому мы такие нужны – не парные… Тарелки звякнули, и показалось, что по ним скатились три слезки. А может, это капли дождя упали вниз из пролетающей тучки.

Льняная скатерть с прорехой на боку стыдливо молчала. Ей казалось, как только она заговорит, все увидят ее дырявый бок.

– А мне уж и надеяться не на что, – сказал сломанный утюг. – В мои перегоревшие провода вряд ли кто полезет. Да и заржавел я немного.

– Но вот что я вам скажу, – проскрипел он, немного помолчав, – одно дело лежать тут и верить, что тебе повезет, и ты попадешь в хорошие руки, а другое – попасть на свалку. Страшное дело свалка. Я там был. Меня один старьевщик вытащил оттуда – думал, что я исправный. А какое там! Меня сожгли еще год назад. Полежал я, полежал у него в куче, да одна старушенция меня себе взяла, 10 копеек ему заплатила. Я был грузом в ее кастрюле с квашеной капустой, – потом я покрылся ржавчиной – она и выкинула меня. А вот эта женщина подобрала. Не знаю, может, и она в конце концов отнесет меня на свалку.

– А какая она, свалка? – Зашелестел со всех сторон настороженный шепот.

– Свалка – это огромн