[Ч аС Ть i]

[plast giraffer p? f?nsterbr?dan raga]

Пыльные ритуалы, развешенные по бельевым веревкам,

Неразрешимые проблемы взросления, Джа, на кончиках твоих капроновых нитей,

Нагие, мы спешили на чердак и выше —

Отмерять лунного света грамм на кончиках пальцев, баюкать

Укромные пятнышки сердец с изнанки ребер

(даже чувствуя эти токи, ты никогда не успевал проснуться

прежде рассвета, и, застав очередную революцию, гнетущую внешний мир,

заворачивался в кокон непоколебимой веры в человеческие качества

обитателей меблированных комнат и лестничных пролётов:

но так и не сподобился приручить ни единой бабочки). Значит, эта

Игра – не больший блеф, чем прочие игры, осязаемые кожей.

И сейчас, как прежде, приманивая звездных дельфинов табачным манком, мы можем

Выдумать прочную сеть свободы и

Освобождения, увязанных с системой неделимости клеток, когда

Не так уж и важны ареалы обитания, разница в расцветке пластиковых птиц

На обнаженных ветвях и наличие в сетке вещания

Полживого половинчатого недомыслия, по привычке рядящегося в одежды

Патриотизма. Наши оттенки позволяют утолять

жажду поцелуем на французский манер

С обязательным картавым эр и заблудившимися в окончаниях согласными

на капитуляцию…

Я все еще вижу плацкартные армии, надежно укрытые укромной дрёмой,

следы, которые оставляет вой,

На коньке крыши флюгер, вращающийся против. Часовой

На вышке игрушечного маяка

целится в небо из пластмассового свистка

И от его меткого выстрела не остается ни следа, ни под утро – света.

[чтение в темноте iv]

святой ребенок, напевающий колыбельную на языке травы

в самом сердце леса, один, единственный, глаза закрыты,

слышит, как бьется сердце чащи – чаще, когда отступают

все ускользающие родники, и земля дает всходы.

нашей чащей часто становились парки и скверы, скверные

тощие деревца вдоль автострады, когда сплавлялись

зной и рокот в сталь и пластик, автомобиля тело продолжая —

движение без цели, отказ от статики и пресыщенья.

случайные попутчики, успели разминуться в чехарде

слоев пространства, слышим: тихо

катятся гласные из глубины сквозь лабиринт корней и камня,

дыханья мягкие машины.

[чтение в темноте v: рагадада]

стань мне статью, безоговорочная, как пьяная птица-страус

головоногая от макушки до пяток метр восемьдесят пять

двадцать два перышка, схороненные в зобке, пока страхом

песок просеянный выносит дворник в ведре жестяном то —

деньги на ветер, то – коромыслом радуга, натянутая над пустырём

суши бельё и хлеб, учись стрелять по банкам: вырастешь скоро,

пойдешь в солдаты, дело говорю, мужайся и в пыль опадай, когда

стальными листами ржавые птицы подорожник сеют.

наши крохотные видения и мальчишеские дрёмы: дружбы, зарницы, фантики,

траченные гильзы, вынесенные со склада, пока бронебойные землеройки

подгрызали кирпичные стены бараков // общественной бани

на отшибе. частые визиты подозрительного милицанера тем не менее

выпадали на будни, когда часовщики спали.

карманные часы, как и прежде, спешили на 12 минут.

[чтение в темноте vi: рага прекраснодушных]

и цветы милосердия к твоим межевым столбам, кроткий,

у которых сам плутал, собирая листву, сгоняя паству,

усмиряя похоть, убалтывая гордыню, хлеб преломляя горький.

с морщинистыми личиками человечков говорливые попугаи

копошились на балконах, в гнездах,

баюкая тонкие запястья, пальцев длину, ушибленных о ветер,

в час, когда медный снег выдуманный неумолчно

пятился к океану… и молочно-

белые звезды раяада

качались на хлипеньких стеблях, вплетенных в сети,

над прибранной землею нависая.

[hazel l?ten]

изменения в расписании прибытия поездов,

вечное без пяти вопроса

и стрелки часов,

не поспевающие за временем,

все так же лишенным наших скромных чаепитий на краю света,

отлучений, пафоса, болезней роста.

отступаясь от полотна млечного пути, я не забывал прислушаться

к лязгу колес, пересчитывающих железнодорожного полотна рёбра,

когда ладонями колючими шарился по пыльным углам и зас