Берега дождя: Современная поэзия латышей

Сергей Морейно

Александре Чакс, Олафе Стумбрс, Оярс Вациетис, Улдис Берзиныи, Янис Рокпелнис, Юрис Кунносс, Майра Асаре, Андра Манфелде – наиболее яркие латышские поэты XX века, представляющие богатый спектр латвийской поэзии – от языческого эпоса до христианской лирики. Помимо переводов, выполненных добрым десятком переводчиков (некоторые, опубликованные еще в Советском Союзе, давно стали классикой), их стихи опосредованно известны русскому читателю благодаря влиянию, оказанному ими на современную русскую поэзию Латвии – от поэтов круга легендарного «Родника» до группы «Орбита».

Берега дождя

Современная поэзия латышей: Выбор Сергея Морейно

Александрс Чакс

Aleksandrs Caks

(1904–1950)

В русских переводах – Александр Чак. Первый латышский поэт европейского масштаба. Вернее, европейский поэт, писавший на латышском языке. Если заменить в его стихах Ригу на, скажем, Прагу, ничего не случится. Приняв историческую схему, согласно которой Возрождение вернуло в обиход церквей и анштальтов живые языки, по аналогии можем сказать, что Чак заставил латышскую поэзию говорить нормальной человеческой речью. А заодно научил ее петь, смеяться и плакать. Единственный подлинно большой латышский поэт, востребованный в Латвии русскоязычными. Символ есенинской чистой поэзии, культуры Латвии, ее золотого века.

Мороженое

Мороженое, мороженое!

Как часто в трамвае

ехал я без билета,

лишь бы только купить тебя!

Мороженое,

твои вафли

расцветают на всех углах города

за карманную мелочь,

твои вафли,

волшебно-желтые,

как чайные розы в бульварных витринах,

твои вафли,

алые, как кровь,

пунцовые,

как дамские губы и ночные сигналы авто.

Мороженое,

наилучшие перышки

я продал ради тебя,

самые редкие марки

с тиграми, пестрыми, как афиша,

жирафами длинными, тонкими, как радиобашни.

Мороженое,

твой холод, возбуждающий, как эфир,

я чувствовал

острее,

чем страх или губы девушек,

ты,

указатель возраста моей души,

вместе с тобой

я учился любить

всю жизнь и ее тоску.

Современная девушка

Я встретил ее

на узенькой улочке,

в темноте,

где кошки шныряли

и пахло помойкой.

А рядом на улице

дудел лимузин,

катясь к перекрестку,

как будто

играла губная гармошка.

И я повел ее – в парк —

на фильм о ковбоях.

У нее

был элегантный плащ

и ноги хорошей формы.

Сидя с ней рядом,

я вдыхал слабый запах

резеды

и гадал,

кем бы она могла быть: —

парикмахершей,

кассиршей в какой-нибудь бакалее?..

Трещал аппарат.

Тьма пахла хвойным экстрактом,

и она рассказала,

что любит орехи,

иногда папироску, секс,

что видела виноград лишь за стеклом витрины,

и что не знает,

для чего она живет.

В дивертисменте

после третьего номера

она призналась,

что я у нее буду, должно быть, четвертый любовник.

В час ночи

у нее

в комнатенке

мы ели виноград

и начали целоваться.

В два

я уже славил Бога

за то,

что он создал Еву.

Продавщица

В красивейший магазин на бульваре

Зашел, чтобы выбрать носки.

Мне их подавала

барышня среднего роста

овальными ноготками, блестящими, как маслины.

И руки,

сортировавшие пачки,

пахли патентованным мылом

и какими-то духами среднего достатка.

Пожалуй, чуть великоват

был вырез платья,

ибо она была из тех,

что после четвертой рюмки

доканчивают сигарету партнера,

рассказывают армянские анекдоты

и целуются при свете.

Я, нагнувшись, шепнул ей:

«Сегодня вечером в десять

в Жокей-клубе,

десятый столик от двери».

– Да, – сказала она

и взяла за носки

на двадцать сантимов меньше.

Улица Марияс

О, улица Марияс,

монополия

еврейских пройдох

и ночных мотыльков —

дай, я восславлю тебя

в куплетах долгих и ладных,

как шеи жирафов.

Улица Марияс —

бессовестная торговка —

при луне и при солнце

ты продаешь и скупаешь

все,

начиная с отбросов

и кончая божественной человеческой плотью.

О, я знаю,

что в теле твоем дрожащем

есть что-то от нашего века —

душе моей – кож