Она
Владимир Богомолов
Лучший способ написать автобиографию – подвергнуть свою жизнь смертельной опасности. Ведь, как известно, за минуту до смерти перед глазами проносится вся жизнь. Конечно, у такого способа есть свои недостатки: не все успеваешь записать за один раз. Приходится подвергать себя смертельной опасности практически постоянно. В кафе заказываешь сомнительное блюдо, едешь ночью в Восточное Бирюлево – и все для того, чтобы вспомнить, что…
Она
Владимир Богомолов
© Владимир Богомолов, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Человек ведь наверняка не умирает сразу. Мгновенно в природе вообще ничего не происходит. Может быть, легенды, когда обезглавленный продолжал некоторое время двигаться, правда. Вот он стоит, ему отсекают голову, кровь заливает одежду, а он начинает бежать вдоль строя своих товарищей, которые по уговору должны быть помилованы. Бежит, пока кто-то не ставит ему подножку. Но ведь и голова не может умереть сразу. Вот падает нож гильотины, голова с чвяканьем сваливается в корзину. Если взять ее за волосы, ведь она может открыть глаза, или даже что-то сказать, или хотя бы высунуть язык. Я нажал на педаль унитаза вагонного туалета, в дыре замелькали шпалы, туда же упала отрубленная голова. Может ли человек умереть только от боли, не сойти с ума, а сразу умереть. Насекомые, говорят, не чувствуют боли. Я отпустил педаль унитаза, дно захлопнулось, и звуки резко стихли. И почему человеку все надо объяснить, почему, если он не понимает природы каких-либо вещей, ему необходимо выдумать какую-нибудь теорию, которая все ему объяснит. Ну пусть останется непознанным, пусть будет загадка. Нет. Гипоталамус и точка. Вот и вся любовь.
– Но ведь это же просто случай, что влюбляешься в эту женщину, а не в другую. – Он снисходительно улыбнулся. – Ничего больше. Два случайных человека случайно встретились и, потому что у обоих есть инстинкт продолжения рода, влюбились.
– Бред какой-то. Случайно. А что тогда неслучайно? Тут не то что жить, а просто переспать далеко не с каждой хочется. И куда в этот момент девается твой инстинкт?
– Хорошо, хорошо, я понял, браки заключаются на небесах. Дом и имение – наследство от родителей, а жена от Господа. Все понятно.
– Не понимаю твоей иронии. Можешь верить в случай или считать, что выбор за тебя делает гипофиз. Пожалуйста.
– Мы же не животные какие-нибудь, мы по образу и подобию.
– Да, по образу.
– А скажи мне…
– Есть ли у бога хуй?
* * *
Стоит мне выпить, как я начинаю спорить, становлюсь болтлив. Внутри меня просыпается некто, желающий опровергнуть любое высказывание собеседника. Я начинаю противоречить всему, что бы он ни произнес. Но с незнакомцами спорю редко, тем более в поезде, где я сейчас и находился. Она: маленького роста, с короткими темными волосами, маленькой острой грудью, забралась на верхнюю полку с книжкой и покачивала голыми коленками. Он: высокий, с ухоженной бородкой и постоянной ироничной улыбкой на лице, предложил мне выпить. Я не стал отказываться.
– Я же не убиваю не потому что там кто-то есть, – он указал пальцем на небо, – а потому что мне это противно. Но если человек много ест, что в этом такого, кому до этого вообще есть дело, в чем тут грех? И потом убийство оно либо есть, либо его нет, а тут… Ты же в любом случае ешь, а где находится эта грань, после которой уже начинается обжорство, и кто ее должен определять?
– Уж ты-то знаешь, где находится эта грань. – Она свесилась с верхней полки. Майка у нее задралась, и мне были видны ее маленькие груди. Я подумал, что она изменяет ему. Казалось, что вот сама эта невольно обнажившаяся грудь служит прямым доказательством измены.
– Я допустим и знаю, а будут ли знать об этом те, кто будет меня судить, может они скажут – «э-э, нет брат, вот этот шницель уже обжорство», а я им, «побойтесь бога, какое обжорство, я был голоден, как волк», а какой-нибудь чертенок будет кричать – «обжорство, обжорство, я сам видел, как горели его глаза и слюна капала в тарелку, и не имел он страха в момент сей и забыл он Бога своего», ну тут, конечно, все закричат – «в ад его, в ад» и поп