Давыдка
Василий Васильевич Брусянин
В стране озёр
«Все звали его пренебрежительным именем «Давыдка», но никому бы не пришла охота принизить его этим именем.
Что-то печально-убогое было в этом человеке, который и улыбался-то какой-то особенной болезненной улыбкой, никогда не шутил, никогда не казался счастливым, хотя себя он и считал счастливейшим человеком из смертных.
– Давыдка живёт… Еге!.. Живёт!.. Нишего, – часто говаривал он…»
Василий Брусянин
Давыдка
Все звали его пренебрежительным именем «Давыдка», но никому бы не пришла охота принизить его этим именем.
Что-то печально-убогое было в этом человеке, который и улыбался-то какой-то особенной болезненной улыбкой, никогда не шутил, никогда не казался счастливым, хотя себя он и считал счастливейшим человеком из смертных.
– Давыдка живёт… Еге!.. Живёт!.. Нишего, – часто говаривал он.
И это «нишего» звучало каким-то особенным тоном, как будто в этом слове включена вся мудрость жизни.
Давыдка очень любит русскую водку и за самый крошечный флакончик «казёнки» готов сделать всё, что бы ему ни приказали. Просить Давыдку как-то не принято, ему только приказывают, и он всегда охотно всё исполняет.
– Давыдка, да, ведь, ты умрёшь, если будешь так много пить, – скажет, смеясь, Давыдке кто-нибудь из обитателей пансиона, вовсе не озабоченный тем, чтобы Давыдка долго прожил.
А Давыдка улыбнётся своей грустной улыбкой и скажет:
– Нишего!..
Всё своё существование, всё своё прошлое Давыдка продал обстоятельствам жизни за весьма дешёвую плату. Полюбил он русскую водку и спился. Пить он научился в Кронштадте, куда в былые времена ездил на заработки по зимам. Там же, в этом городе-крепости, научился говорить по-русски, там же потерял и свою жену, и детей.
Жена и дети оставили Давыдку в самый тягостный период его жизни, когда земля и лес, принадлежавшие ему, уже были проданы русским дачникам, и когда у Давыдки осталась только крошечная усадьба, где он живёт и до сих пор. Дети остались в Кронштадте с женою, а когда подросли – перебрались в Петербург, пристроившись на заводах и в мастерских.
О своей семье Давыдка не любил говорить. Спросят его:
– Где твоя жена, Давыдка? Где дети?
Пожмёт плечами хмурый финн, улыбнётся по-своему грустно и ответит:
– Петербург пошла.
– Что же они там делают?
– Живут. Еге!.. Богато живут.
При этом Давыдка начнёт рассказывать о том, как хорошо живут его жена и дети, и, конечно, врёт. Люди, не знающие подробностей жизни Давыдки, верят ему, а те, кто знал правду – только посмеиваются.
Как-то раз жена Давыдки, толстая Хильда, вздумала побывать на родине. Остановилась она у родственников в подгорной деревушке у озера и надумала навестить мужа.
Подошла Хильда к усадьбе Давыдки, издали посмотрела на его ветхую избу с дырявой кровлей и с позеленевшими оконцами, но в обиталище сбившегося супруга зайти не решилась. Сердце женщины заныло при виде разрушающейся усадьбы, но что же она могла сделать? Обошла Хильда вокруг усадьбы мужа, покачала головою, точно вспоминая что-то, и отошла прочь.
Подивились соседи на гостью из Петербурга, а кто-то сказал:
– Давыдка у кузнеца работает. Хочешь, Хильда, его увидеть?
– Что мне на него смотреть-то? Посмотрела.
И приезжая женщина повела рукой в сторону Давыдкиной усадьбы и добавила:
– Довольно, и это увидала.
И ушла, пряча от людей навернувшиеся на глаза слёзы…
Узнав о возвращении жены, Давыдка захотел повидаться с Хильдой, но он как будто побаивался этого свидания. Торопливо смыл с лица и рук копоть и сажу от кузнечной работы, надел лучшую рубаху и штаны и пошёл к родственникам жены на озеро.
В дом войти не решился, а спрятался за толстыми стволами рябины и издали посматривал на коричневые наличники на окнах дома у самого озера. Так он простоял час или два, но всё же дождался, чего хотел. Как только из ворот домика у озера показалась бричка, в которой сидела его жена, одетая по городски, Давыдка бросился вдоль пыльной дороги и закричал:
– Хильда! Хильда! Я… Давид!.. Тут.
Посмотрела на него Хильда равнодушными глазами, но всё же попридержала лошадь, натянув вожжи в руках брата, который отвозил её до бли