Дети радуги

Юрий Ефимович Гельман

Жизнь – это сплошное преодоление. Понимание этого отчасти помогает справляться с любыми испытаниями, будь то потеря близких, несправедливый тюремный срок, лютый холод или одиночество, когда помощи ждать неоткуда. Не слишком ли сурово обошлась судьба с простым учителем истории? И можно ли считать наградой за все лишения случайный перенос в параллельный мир, где Алексея никто не ждет, где время течет по-своему, где миропорядок устроен совсем не так, как в знакомом XXI столетии? Что найдет он там: покой тихого французского городка или преследование со стороны английских спецслужб и агентов Лубянки? Кого встретит на своем пути: друзей или предателей? Чем наполнится его душа: разочарованием или новой любовью? Главное, что придется понять Алексею: в любом времени, при любых обстоятельствах, даже под угрозой смерти – нужно оставаться Человеком.

Юрий Гельман

Дети радуги

© Гельман Ю. Е., 2015

© ООО «Литературный Совет», 2015

* * *

Моему сыну Михаилу посвящается

«Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным».

    Сенека

Пролог

– Папа, хочешь, я расскажу тебе сон, который приснился мне сегодня?

– Ну, расскажи.

– Мне приснился необыкновенный город!

– Какой город?

– Он был очень похож на наш.

– И что было в нем?

– Улицы, площади, скверы, дома, фонтаны, стадионы, парки, дворцы – все, как у нас.

– И светофоры на перекрестках?

– Да, и светофоры.

– И магазины?

– И магазины.

– А кинотеатры?

– Такие же, как у нас.

– И школы?

– Да, и школы.

– И такси?

– И такси.

– И трамваи?

– И трамваи.

– И та вечная лужа после каждого дождя на пересечении Продольной и Поперечной?

– И лужа.

– И люди?

– Да, и люди.

– Но что же тогда в этом городе было необыкновенного? Чем-то он все-таки отличался от нашего?

– Да, папа.

– Чем же?

– Дело в том, что меня в этом городе узнавали все, а я – никого…

Глава 1

«Их было три тысячи пятьсот человек. Они растянулись по фронту на четверть мили. Это были люди-гиганты на конях-исполинах. Их было двадцать шесть эскадронов, а в тылу за ними, как подкрепление, стояли: дивизия Лефевра-Денуэта, сто шесть отборных кавалеристов, гвардейские егеря – тысяча сто девяносто семь человек и гвардейские уланы – восемьсот семьдесят пик. У них были каски без султанов и кованые кирасы, седельные пистолеты в кобурах и кавалерийские сабли. Утром вся армия любовалась ими, когда они в девять часов, под звуки рожков и гром оркестров, игравших «Будем на страже», появились сомкнутой колонной, с одной батареей во фланге, с другой в центре и, развернувшись в две шеренги между женапским шоссе и Фришмоном, заняли свое боевое место в этой могучей, столь искусно задуманной Наполеоном второй линии, которая, сосредоточив на левом своем конце кирасир Келлермана, а на правом – кирасир Мило, обладала, так сказать, двумя железными крылами».

– Слышь, Сапог, кончай, в натуре, нудить! – послышался из дальнего угла растяжный голос Зебры, невысокого, худощавого и чаще всего злобного мужичка лет тридцати с небольшим. – Достал уже своими железными крыльями!

– Крылами, – спокойно поправил рассказчик.

– Один хрен! – ответил Зебра. – Ты что, думаешь, твоя туфта кому-нибудь в кайф?

– Так, я что-то не понял! – вступил в перепалку Рукавишников. – Всем, значит, нравится, а тебе одному – нет. Так, что ли? Ты у нас особенный?

– А ты спроси, спроси у всех! – неожиданно взбрыкнул Зебра, вставая и вращая головой, будто ища поддержки. – На самом-то деле – как? Ну, что умер?

– Я молчу, потому что думаю: как тебе подоходчивей объяснить, – совершенно спокойно ответил Рукавишников. – Ты ведь простых человеческих слов у нас не понимаешь.

– Не понимаю.

– Вот, не понимаешь, – продолжал Рукавишников, поднимаясь со своей койки и вырастая в проходе огромной фигурой. Затем он, не спеша, направился в угол барака, где полувоинственно и вместе с тем полутрусливо стоял Зебра.

Он подошел вплотную к нему, одной рукой облокотился о нары второго яруса, другой уперся себе в пояс. Глаза Зебры заметались, похолодели.

– Ну, так что? – спросил Рукавишников, как в после