Тонкие повести. Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла

Сергей Платон

Три небольшие повести с громадным жизненным смыслом, пожалуй, самое лучшее из написанного автором на сегодняшний день. Несколько дней жизни юного художника, целая жизнь театрального актера, последний год жизни классической арбатской коммуналки – все это поводы к размышлению о нас, сегодняшних, о наших отношениях с жизнью. Автор хорошо владеет словом и слово это меткое, остроумное, элегантное, легко приводящее читателя в нужное эмоциональное состояние, предлагая ясные чувства и точные мысли.

Тонкие повести

Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла

Сергей Платон

© Сергей Платон, 2015

© Андрей Жукаев, дизайн обложки, 2015

© Ян Гевелий, иллюстрации, 2015

© Мария Орлова, иллюстрации, 2015

© Андрей Жукаев, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Стеклобой

Повесть

Такого в телевизор не увидишь. Американцы там, или австралийцы всякие здорово свою природу снимают, а по-разному прекрасного, некоторыми ночами какого-то совершенно алмазного неба, как в Будылино, ни разу и не показывали. Нет у них его, наверное…

– Ох, какое небушко пригожее! Глаза просмотришь! – сиплым придыханием пропела мама из-за киркиной спины, будто колоколом, звякнув полым бидоном. – Вот что, сынка, надо рисовать!

Алюминиевый звон щекотнул уши.

– Я его и рисую, – мирно отозвался сын, прислушиваясь к исчезающему звуку.

– Рисуй, рисуй. Какая красотища! Да?

– Красиво.

Что-то немного похожее Кирилл когда-то находил на тяжелых страницах двух широченных альбомов «Европейская живопись», но небо там у них было не главным. А в поселке оно заметно всегда и постоянно высокое везде. Не бывает в Будылино низкого неба, как в городе. Это оттого, что на пяти холмах вокруг затопленного карьера, то есть, по берегам зеркального озера построен их большой поселок городского типа, и в каждом окне – не кривой сарай с огородом, а стройная панорама стеклянных облаков или звезд.

И зачем от такой красоты уезжать?

Была еще одна серьезная причина, по которой Кирюша Будылин не стал доучиваться после девятого класса. Дело в том, что мама один раз серьезно заплакала. Сволочь он, что ли? Конечно, остался и как все пошел себе работать на стекольный завод в бригаду Кирющенко, куда брали всех молодых.

А ведь сначала обстоятельно собирался поступать в училище, в город.

Птичий характер. Готовился-готовился, и никуда не поехал. Долго исправлял годовые оценки, через силу читал учебники и книги по программе на два класса вперед. И не поехал. Вечерами торчал или у Юры Петровича в клубе на занятиях изостудии, или в собственной, как бы, студии – в мансарде, оборудованной на чердаке. Не поехал. Ну и ладно, не поехал и не поехал. Дома тоже хорошо.

Здесь во всех его студиях жили-были сказочные лебеди. В разнообразных техниках: карандашом, пером, пастелью, гуашью, акрилом, маслом он всегда писал только их. Ну, не исключительно, а в основном.

Восторженный Юра громко нахваливал не только лебедей, но и все пейзажи, редкие портреты, предметы, даже шрифты, которые рисовал Кирилл. Схватывал еще не просохший лист и носился, как курица по поселку, восхищенно показывая картинку равнодушным встречным. Какой-то барагоз, а не учитель.

На мокрую курицу в эти моменты он походил. Неряшливый, худой, взъерошенный, остроголосый, остроносый, кудахтал добрые слова, размахивая длинными гибкими пальцами, и то снимал, то надевал очки. Потом летел обратно в клуб оформлять свежий киркин шедевр в паспарту и багет. Персональная лебединая выставка уже кое-как умещалась на стенке клубного фойе.

Продолжать учебу настоятельно посоветовал вечно суматошный Петрович, притормозив однажды бегущего домой мальчишку в сенцах одноэтажной школы. Он был у них учителем всего на свете: истории, литературы, биологии, рисования.

– Ну-ка, ну-ка, шантрапа, постой! Куда летишь?

– Купаться, дядя Юра.

– На изостудию придешь?

– Приду.

– Будет разговор, готовься! Ты мне скажи, учиться дальше собираешься?

– Где?

– В городе, конечно! Где еще? У нас тут нету старших классов для тебя. А ты у нас один такой ученичок, которому