Любовный хлеб
Эдна Сент-Винсент Миллей
Пространство перевода
Эдна Сент-Винсент Миллей (1892—1950) – первая поэтесса, получившая Пулитцеровскую премию; одна из самых знаменитых поэтов США XX века. Классическая по форме (преимущественно, сонеты), глубокая и необыкновенно смелая по содержанию, любовная и философская лирика Э. Миллей завоевала ей славу уже при жизни.
Переводы из Эдны Сент-Винсент Миллей на русский язык немногочисленны. Наиболее удачными были переложения Михаила Зенкевича и Маргариты Алигер.
Мария Редькина много лет переводит стихи Миллей. Её работу высоко оценили А. Штейнберг и А. Ревич, чьи семинары она посещала. Впервые издаваемые отдельной книгой, эти переводы станут подарком для всех почитателей творчества поэтессы.
Эдна Сент-Винсент Миллей
Любовный хлеб
Стихотворения
«От воскрешенных утром сновидений…»
От воскрешенных утром сновидений
Печалью день пронзен. Везде – укор.
Хочу читать – но слез поток осенний
Стекает на руки, туманит взор.
Скорбь на корню сильней, чем грусть в предгрозье:
Та скорбь в плену у тайны роковой
Выбеливает щеки алой розе,
Мертвит бутон и сушит лист живой.
Глубокий пруд у берегов прозрачен,
Искрится солнцем, тянется к цветам,
А в омуте его покой утрачен:
Чернея, бьется чье-то сердце там.
Сны прогоняют сон; я слез не прячу:
Заплачу – и проснусь, проснусь – и плачу.
«Ложь! Время боли не смягчит такой…»
Ложь! Время боли не смягчит такой,
Такой тоски оно не исцелит.
О милом дождь, рыдая, говорит,
О милом что ни день шумит прибой.
Из сада тянет прелою листвой,
Со склонов горных талый снег бежит,
Но прежней страстью все еще горит
Душа моя; в ней – прежних мыслей строй.
В иных местах мне страшно – там кругом
Жизнь памятью о нем напоена.
Порой скажу, легко войдя туда,
Где мой любимый не был никогда:
«Здесь нет его!» Скажу, и вмиг о нем
Я вспомню, мыслью этой сражена.
«Ты – в памяти оттаявшей земли…»
Ты – в памяти оттаявшей земли,
Дороги пыльной, вешнего цветенья,
В неторопливом лунном восхожденье;
Ты – в каждой птичьей трели, что вдали
Звенит в разгаре лета, в запустенье
Гнезд, что когда-то свили журавли,
Во всех ветрах и бурях, что прошли
Над миром в годовом круговращенье.
Вверх по тропе, исхоженной рассветом,
Ты не пойдешь, и шума птичьих крыл
Ты не услышишь в воздухе прогретом,
Когда птенец давно уж в небо взмыл, –
Но ты пронизан красотой и светом,
И долгий год тебя не позабыл.
«О, если до меня домчится весть…»
О, если до меня домчится весть,
Что ты погиб, тебя на свете нет –
В газете, скажем, я могу прочесть,
Которую в метро листал сосед,
Что на углу (указано, каком,
С дотошностью газет), толпою скрыт,
Бегущий человек с твоим лицом
Сегодня ровно в полдень был убит, –
Не вскрикну я: в метро, среди людей,
Нельзя же так в отчаянье впадать!
За бегом станционных фонарей
Чуть пристальней я стану наблюдать,
С чуть большим интересом два столбца
Прочту – рекламу кремов для лица.
«В беседе нашей я зову вас другом…»
В беседе нашей я зову вас другом.
Да, вы мне друг; но знаем наперед –
Укоренится чувство, зацветет
Цветок душистый на стволе упругом.
Он выживет наперекор всем вьюгам.
Цветок на нас свой аромат прольет,
Смутимся мы, и голова пойдет,
Как водится, у нас обоих кругом.
Но здесь поддельной страсти места нет:
В нас бьется страсть Изольды и Тристана;
Гиневра Ланселоту свой привет
Как будто шлет из вражеского стана;
Франческа на Паоло нежный свет
Струит, роняя книгу непрестанно.
«Обеты я не слишком свято чту…»
Обеты я не слишком свято чту:
Не будь ты так прелестен, мой любимый,
С другим нашла бы я свою мечту
В погоне за красой неуловимой.
Не будь ты редким яством для меня
И вечным утоленьем дикой жажды,
Я бы сбежала среди бела дня
Искать другого, как тебя однажды.
Но ты блуждаешь