Тебе единому согрешила

Анна Мар

«На десерт принесли незрелые персики. Как, опять то же самое? А где же обещанный пломбир? Мужчины стучали ножами по бокалам, дамы улыбались. Требовали мадам Гюншэ из кухни. Несмотря на ее запрещение, кто-то поднял шторы и раскрыл окна, выходящие на rue Mont-Blanc. Донеслась безвкусная швейцарская музыка. Мимо маршировал один из отрядов какой-то корпорации с флагами и барабаном, сопровождаемый мальчишками. Публика останавливалась и улыбалась…»

Анна Мар

Тебе единому согрешила

Глава первая

На десерт принесли незрелые персики. Как, опять то же самое? А где же обещанный пломбир? Мужчины стучали ножами по бокалам, дамы улыбались. Требовали мадам Гюншэ из кухни. Несмотря на ее запрещение, кто-то поднял шторы и раскрыл окна, выходящие на rue Mont-Blanc. Донеслась безвкусная швейцарская музыка. Мимо маршировал один из отрядов какой-то корпорации с флагами и барабаном, сопровождаемый мальчишками. Публика останавливалась и улыбалась.

Все бросились из-за стола. Только Мечка Беняш и элегантная француженка пожали плечами.

– Поминутно одно и то же… Это смешно, наконец, – пробормотала парижанка, спокойно очищая персик.

Из кухни явилась мадам Гоншэ, багровая от плиты и ярости. Ее черное шелковое платье, слишком узкое и в пятнах, пропахло соусами и супами. Она двусмысленно пошутила с коммивояжером. Это очень понравилось. К ней потянулись чокаться. Милая, очаровательная мадам Гоншэ. Все решили, что она кормит необыкновенно хорошо. Она обратилась к бледной Мечке:

– Я видела вас вчера в Notre Dame de P?quis… пели дивно… не правда ли?

– Вы бываете в костёле? – удивилась француженка, – но это смешно.

Коммивояжер возился с зубочисткой, стараясь подавить икоту.

– В костёл ходят только старики, дети и истерички, – заявил он.

Молодая бельгийка, носившая в ушах поддельные жемчуга, громко рассмеялась. Она ждала ответа Мечки и, забывшись, положила на скатерть свои крупные красные руки. Ее маленькая дочь серьезно слушала спор. Мечка не сказала ни слова. Коммивояжер бранил духовенство. Мадам Гоншэ находила, что без религии нравы были бы чересчур распущены. Француженка жаловалась на лицемерие во Франции.

– Ну… ну… – примирительно вмешалась бельгийка, – без Бога не будет удачи… Идем домой, Силли…

Она потащила малютку-дочь за руку, как куклу, гордо выпячивая пышную грудь.

Теперь в столовой остались Мечка и мадам Гоншэ. Мечку охватила болезненная лень. Она машинально перебирала концы своей траурной вуали. Две горничные в высоких белых чепцах уносили посуду. Мадам Гоншэ перестала; улыбаться, закрыла окна и приводила в порядок букеты тюльпанов.

– Дамы растаскивают цветы, – жаловалась она, – ах, боже мой, я до сих пор не сдала комнат… Я хотела бы найти иностранку без профессии. Уверяю вас, они – единственные, которые еще могут платить.

И бросая любопытный взгляд на изящный костюм Мечки:

– Вы, – такая милая, скромная… я была бы счастлива…

– О… У меня нет средств для вашей квартиры, мадам Гоншэ, и потом я всегда предпочитаю отель…

Швейцарка согласилась. Она сказала несколько сочувственных слов по поводу траура Мечки.

Молодая вдова… Второй год… О, это несчастье! Хорошо еще, что мадам не имела детей. Что же касается ее туберкулеза, то кто теперь не болен туберкулезом. И, наконец, все доктора мошенники и им не следует верить.

Снова на улице играла музыка. Из коридора доносились пронзительные голоса прислуги.

Спускаясь по лестнице, Мечка держалась за перила, боясь головокружения. Для яркой весенней улицы она была слишком печальна. Ее тонкое, правильное, очень бледное лицо освещалось безнадежно-усталыми синими глазами. Волосы, светло-золотистые у висков, к затылку переходили в пламя. Пряди их были тонки, мягки и плоски. Ветер вздымал ее креп. Она подолгу останавливалась у витрин. Нитка громадных аметистов восхитила ее, а цветы за стеклом привели в мечтательное настроение.

Около Роны она тоже задержалась дольше, чем нужно. На острове Руссо в грязной воде кормили грязных лебедей. Она напрасно хотела найти их поэтичными. Мечка вспомнила хвастливого, тщеславного и фальшивого философа, которого ненавидела. Его «Но