«Воскресение», роман Л. Толстого

Ангел Иванович Богданович

«"Воскресенiе" Л. Толстого, конечно, уже знакомо читателямъ и намъ не приходится излагать его содержанiе. Въ этомъ великомъ произведенiи, равнаго которому не появлялось за посл?днее десятил?тiе ни у насъ, ни въ иностранной литератур?, больше ч?мъ достаточно матерiала для самыхъ разнообразныхъ выводовъ и заключенiй. И какъ ни дерзко говорить о немъ въ б?глой журнальной зам?тк?, нельзя удержаться, чтобы не высказать хоть отчасти того, что такъ волнуетъ при чтенiи этого произведенiя…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

"Воскресенiе", романъ Л. Толстого.

"Воскресенiе" Л. Толстого, конечно, уже знакомо читателямъ и намъ не приходится излагать его содержанiе. Въ этомъ великомъ произведенiи, равнаго которому не появлялось за посл?днее десятил?тiе ни у насъ, ни въ иностранной литератур?, больше ч?мъ достаточно матерiала для самыхъ разнообразныхъ выводовъ и заключенiй. И какъ ни дерзко говорить о немъ въ б?глой журнальной зам?тк?, нельзя удержаться, чтобы не высказать хоть отчасти того, что такъ волнуетъ при чтенiи этого произведенiя.

Прежде всего невольное изумленiе охватываетъ читателя при вид? этой неувядающей силы творчества, какую проявилъ великiй писатель, семидесятил?тiе котораго еще такъ недавно было отпраздновано литературой и въ Россiи, и за границей. Не смотря на очевидную порчу, которой несомн?нно подвергся романъ въ различныхъ м?стахъ,– и вся концепцiя его, и отд?льныя удивительной красоты м?ста вполн? напоминаютъ того Толстого, какимъ мы его знаемъ въ "Войн? и Мiр?" или "Анн? Карениной". Та же широта захвата жизни, легкость и естественная простота, съ какими генiальный авторъ переноситъ насъ изъ тюрьмы въ залу суда, изъ суда въ великосв?тское общество, изъ деревни въ столицу, изъ прiемной министра въ камеру сибирскаго этапа. При этомъ не чувствуется не мал?йшей д?ланности, какъ будто сама жизнь развертывается предъ нами во всемъ своемъ разнообразiи.

И какъ развертывается! Вы испытываете одновременно и потрясенiе отъ видимаго ужаса и несправедливости челов?ческихъ отношенiй, и умиленiе и радость за неугасимую жажду правды, которая все время чувствуется въ каждомъ момент? этихъ отношенiй. Даже въ сценахъ самаго дикаго разгула насилiя и неправды слышится неумолчный голосъ недремлющей сов?сти, къ которому чутко прислушивается авторъ и съ потрясающей силой передаетъ читателю. Благодаря этому чувству умиленiя при вид? торжества сов?сти надъ видимымъ господствомъ лжи, дикости, произвола, тягостныхъ и ненужныхъ жестокостей, ч?мъ такъ опутана жизнь челов?чества,– выносишь ощущенiе бодрящей св?жести и радостнаго настроенiя. Это общее впечатл?нiе можно бы сравнить съ т?мъ, какое производятъ старинныя легенды о мученичеств? праведниковъ. Какъ въ этихъ легендахъ, такъ и зд?сь, вся власть грубой силы и лжи кажется ч?мъ-то не настоящимъ, безъ корней, ч?мъ-то такимъ, что не прочно, не им?етъ внутренняго развитiя, а лишь временно и преходяще, что отпадетъ, какъ шелуха, когда наступить "полнота временъ".

Какъ въ прежнихъ романахъ Толстого, читатель сразу вводится въ центръ д?йствiя и интереса пов?ствованiя, которое развертывается съ поразительной быстротой, захватывая и увлекая, и ч?мъ дал?е, т?мъ больше усиливается эта стремительность д?йствiя. Оба центральныхъ лица романа обрисованы на первыхъ же страницахъ во всей сложности ихъ душевной драмы, наряду съ которой зат?мъ также быстро начинается другая, бол?е высокая общественная драма, борьба воскресающаго челов?ка съ общественной не правдой. Вторая драма непосредственно вытекаетъ изъ первой, являясь первымъ необходимымъ актомъ воскресенiя души, до того мертвой, погрязшей въ ложной условности и грязи жизни. И дал?е об? драмы идутъ параллельно, дополняя и осв?щая одна другую. Съ искусствомъ, доступнымъ только великому художнику, Толстой не отвлекается ни на одну минуту въ сторону, не теряетъ ни одной лишней строчки. Каждый штрихъ – это новая черта въ характер? главныхъ лицъ, въ ихъ душевной и общественной борьб?, новое явленiе, необходимое для усиленiя правды общей картины нашей общественно