Олимпийские сонеты. Стихотворения

Дмитрий Олерон

Василий Элинархович Молодяков

Профессиональный революционер Дмитрий Иванович Глушков (1884–1918), избравший себе псевдоним «Олерон» по названию места ссылки для французских политических каторжников, известен в литературе главным образом как переводчик книги сонетов Ж.М. де Эредиа «Трофеи» (опубл. 1925). Настоящее издание представляет его как оригинального поэта, прежде всего как выдающегося мастера сонета. Многие стихотворения Олерона переиздаются впервые после 90-летнего перерыва. Особенностью книги является развернутый историко-литературный и реальный комментарий Елены Тахо-Годи к «Олимпийским сонетам», включающий переводы Олерона из Эредиа и иллюстративный ряд, позволяющий читателю лучше понять и оценить точность и пластичность описаний поэта.

Дмитрий Олерон

Олимпийские сонеты: Стихотворения

Олимпийские сонеты

<Посвящение>

Когда Феб в четвертый раз направлял Лошадей на пиры в Двор —

цы Солнца и Диана опять расцветала, вечно-мгновенная, —

в Гекатомбейон, —

Месяц Жертвоприношений, —

в акмэ Мощи, Искусства и Красоты, —

в Гекатомбейон

стекалась Эллада к золотым берегам Алфея, —

и там, в радостной долине, никогда не угаснет, казалось,

не умрет Союз Прекрасного.

Аларих —

землетрясения —

христианство, —

Угасала Мощь —

умирало Искусство —

уснула Красота, —

через тысячу лет Курциус снял с Олимпии пласт почвы

в двадцать пять футов.

Мгновенна Мощь —

мгновенно Искусство —

вечно-мгновенна Красота, —

уснет, как Диана, и проснется опять, как Диана, как

смена Лун золотых.

<Вступительный >

Смотреть вперед, отвергнув упованья,

Не знать часов, не верить в смену дней.

Закрой глаза и в сне окаменей,

Когда таков твой круг существованья.

В таком кругу прошедшее ясней.

Но разлюби свои воспоминанья:

Беги услад, беги очарованья

Изжитых лиц, событий и огней.

Ты помнишь миг: они пришли впервые.

Как сладко боль зажглась в твоей крови!

То, чуя тлень, шли черви гробовые.

Окаменей, их пир останови:

Как статуи, в недвижности живые,

В недвижном сне таинственно живи.

Прекраснопалубный

С безгласьем стен слиянно каменею,

В недвижном сне таинственно живу…

Я снам камней отдался наяву.

О, тишь камней. Я вечно в ней и с нею.

И вас, живых, к себе уж не зову.

Спят хоры Ор. Я в тихом свете рею.

Мой Эвсельмос плывет по эмпирею,

Опарусив туманную главу.

Мой Эвсельмос, мой пленник и вожатый,

Пусть резвый Эвр твой парус напряжет:

Лететь туда, где Солнце страстно жжет —

Напрасно жжет – тела усопших статуй.

А ты лелей скитальческий мой сон,

Гроза пловцов, ненастный Орион!

В Пути

Балаклава. Здесь был Улисс

Намокший снег живую ткань плетет

В летучей мгле под влажным небосклоном.

Кричит баклан, и зыбь с протяжным звоном —

Удар в удар – в брандвахту глухо бьет.

Здесь был Улисс. Вотще, под Илионом

Свершив свой долг, он вспять направил флот.

Кто в мирную Итаку отплывет,

Того судьба загонит к Листригонам.

Один, во тьме, он часто здесь блуждал

И небеса с надеждой вопрошал,

В овечий плащ закутавшись от снега.

Вотще. Молчал ненастный горизонт,

Кричал баклан, и с тяжкого разбега

В отвес скалы угрюмый бился Понт.

Хиос. Вечер в Турецком квартале

Я шел к своим и верил в неуспех:

О, сколько их, свершений несвершенных…

Вдруг черный луч из чьих-то глаз бессонных

Впился в меня сквозь сеть мушарабьех.

О стольких снах, для воли схороненных,

О стольких снах шептал мой скорбный смех,

И дрогнул я от муки взоров тех,

В мой вольный бег завистливо влюбленных.

Быть может, мы друг в друге тех нашли,

Кому уделы наши для земли

Готовил Рок: тебе – мои доспехи,

Моих друзей и недругов моих,

А мне – твой мир, твои мушарабьехи

И сны в тени киосков кружевных.

Шторм в Архипелаге. Сон

И снилось мне: с взволнованных высот,

Где вился смерч подоблачной колонной,

Спускалась зыбь к прозрачности придонной,

Спускалась зыбь разбить хрустальный грот.

На дне морском, в тиши хрустально-сонной,

Ни рыб, ни трав, ни чудищ не живет:

Кто не доплы