Осужденная
Висенте Бласко-Ибаньес
«Четырнадцать м?сяцевъ провелъ уже Рафаэль въ т?сной камер?.
Его мiромъ были четыре, печально-б?лыя, какъ кости, ст?ны; онъ зналъ наизусть вс? трещины и м?ста съ облупившеюся штукатуркою на нихъ. Солнцемъ ему служило высокое окошечко, переплетенное жел?зными прутьями, которые перер?зали пятно голубого неба. А отъ пола, длиною въ восемь шаговъ, ему едва ли принадлежала половина площади изъ-за этой звенящей и бряцающей ц?пи съ кольцомъ, которое впилось ему въ мясо на ног? и безъ малаго вросло въ него…»
Произведение дается в дореформенном алфавите.
Висенте Бласко-Ибаньес
Осужденная
Четырнадцать м?сяцевъ провелъ уже Рафаэль въ т?сной камер?.
Его мiромъ были четыре, печально-б?лыя, какъ кости, ст?ны; онъ зналъ наизусть вс? трещины и м?ста съ облупившеюся штукатуркою на нихъ. Солнцемъ ему служило высокое окошечко, переплетенное жел?зными прутьями, которые перер?зали пятно голубого неба. А отъ пола, длиною въ восемь шаговъ, ему едва ли принадлежала половина площади изъ-за этой звенящей и бряцающей ц?пи съ кольцомъ, которое впилось ему въ мясо на ног? и безъ малаго вросло въ него.
Онъ былъ приговоренъ къ смертной казни. И въ то время какъ въ Мадрид? въ посл?днiй разъ пересматривались бумаги, относящiяся къ его процессу, онъ проводилъ зд?сь ц?лые м?сяцы, какъ заживо погребенный; онъ гнилъ, точно живой трупъ въ этомъ каменномъ гробу, и желалъ, какъ минутнаго зла, которое положило-бы конецъ другимъ, бол?е сильнымъ страданiямъ, чтобы наступилъ поскор?е часъ, когда ему затянутъ шею, и все кончится сразу.
Что мучило его больше всего – это чистота. Полъ въ камер? ежедневно подметали и кр?пко скоблили, чтобы сырость, пропитывающая койку, пронизывала его до мозга костей. На этихъ ст?нахъ не допускалось присутствiе ни одной пылинки. Даже общество грязи было отнято у заключеннаго. Онъ былъ въ полномъ одиночеств?. Если бы въ камеру забрались крысы, у него было-бы ут?шенiе под?литься съ ними скуднымъ об?домъ и погвворить, какъ съ хорошими товарищами; если бы онъ нашелъ въ углахъ камеры паука, то занялся бы прирученiемъ его.
Въ этомъ гробу не желали присутствiя иной жизни кром? его собственной. Однажды – какъ хорошо помнилъ это Рафаэль! – воробей появился у р?шетки, какъ шаловливый мальчикъ. Попрыгунъ чирикалъ, какъ бы выражая свое удивленiе при вид? тамъ внизу этого б?днаго, желтаго и слабаго существа, дрожащаго отъ холода въ разгар? л?та, съ привязанными къ вискамъ какими-то тряпками и съ рванымъ од?яломъ, опоясывавшимъ нижнюю часть его т?ла. Воробья испугало, очевидно, это заострившееся и бл?дное лицо цв?та папье-маше и страниое од?янiе краснокожаго, и онъ улет?лъ, отряхивая крылья, точно хот?лъ освободиться отъ запаха затхлости и гнилой шерсти, которымъ несло отъ р?шетки.
Единственнымъ шумомъ жизни были говоръ и шаги товарищей по заключенiю, гулявшихъ по двору. Эти люди вид?ли по крайней м?р? надъ головами вольное небо и не дышали воздухомъ черезъ р?шетку. Ноги ихъ были свободны и имъ было съ к?мъ поговорить. Даже зд?сь въ тюрьм? несчастiе подразд?лялось на разряды. Рафаэль догадывался о в?чномъ челов?ческомъ недовольств?. Онъ завидовалъ т?мъ, что гуляли во двор?, считая свое положенiе однимъ изъ наибол?е жалкихъ. Заключенные завидовали т?мъ, что находились за ст?нами тюрьмы и пользовались свободой. А т?, которые ходили въ это время по улицамъ, были можетъ быть недовольны своей судьбой, мечтая, Богъ знаетъ, о чемъ. А еще свобода такъ хороша! Они стоили того, чтобы попасть въ тюрьму и лишиться свободы.