На мельнице

Казимир Станиславович Баранцевич

«Что это шумитъ, Алена? Колеса, что-ли?

– Какое теб? колеса, Господь съ тобой, Гаранюшка!

– Колеса, право колеса! Нешто мельница работаеть?

– Да не работаетъ она, Гаранюшка, ужъ четвертый день!

– Полно, теб?! Померещилось, видно! Вонъ ты какой горячiй!..»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

Казимир Станиславович Баранцевич?

На мельниц?

I.

Что это шумитъ, Алена? Колеса, что-ли?

– Какое теб? колеса, Господь съ тобой, Гаранюшка!

– Колеса, право колеса! Нешто мельница работаеть?

– Да не работаетъ она, Гаранюшка, ужъ четвертый день!

– Полно, теб?! Померещилось, видно! Вонъ ты какой горячiй!

– Шумитъ! Я теб? говорю – шумитъ! Вонъ и вода б?житъ вонъ, вонъ, такъ и дробится подъ колесомъ, что жемчугъ разсыпается! А жемчугу-то, жемчугу сколько!

Больной Герасимъ вскочилъ съ кровати и, указывая на полъ рукой, бросился къ двери.

– Куда ты, куда ты! – крикнула жена, уц?пившись за край рубахи, – Вася, Иванъ, помогите!

Дверь св?телки открылась и вошелъ здоровый, рослый мужчина, братъ Герасима – Иванъ.

– Ты что шумишь? Зач?мъ всталъ? – спросилъ онъ брата.

Но тотъ, не слыша вопроса, тянулся къ двери, указывая на полъ.

– Вонъ, вонъ, б?житъ. П?на клубится! – говоритъ онъ.

– Мерещится ему, Иванъ! Т?ло-то какъ огнемъ пышетъ!

Иванъ молча взялъ брата за руку, отвелъ къ кровати и положилъ.

– Лежи! сказалъ онъ строго, – полно теб?!

Больной пристально посмотр?лъ ему въ лицо.

– Иванъ! – произнесъ онъ тихо.

– Узналъ?.. Слава теб? Господи! – заговорилъ братъ, кладя свою большую, тяжелую руку больному на плечо.

Лицо того все бол?е и бол?е прояснялось. Щеки побл?дн?ли, опали, глаза сд?лались кроткими, спокойными и жалостливо смотр?ли на брата.

– Узналъ, да! – прошепталъ больной, – ты Иванъ, а вонъ жена… Алена… горница моя… да, узнаю все!.. Шубу… шубу дай!..

– На что теб? шуба?

– Прикрой, холодно… При-к-к-к-ро-о-ой, бр-р-р-атъ!..

Его начала трясти лихорадка. Онъ съежился, поводилъ худыми, острыми плечами, подкорчивалъ ноги. Онъ никакъ не могъ согр?ться, и все тянулъ шубу – до самой головы.

– Поди-ко, Алена, завари ему теплаго чего, малины, что-ли! – сказалъ Иванъ, – можетъ согр?ется!

Елена Тимофеевна вышла изъ горницы.

Въ незапертую дверь заглянула курчавая голова мальчика и скрылась, потомъ опять заглянула. Мальчику и хот?лось подойти къ отцу и боязно было, – до того изм?нила бол?знь Герасима, сд?лала его такимъ худымъ, костлявымъ, страшнымъ!

Ознобъ прошелъ. Больной легко перевелъ духъ, вытянулся, точно посл? тяжелой работы.

– Полегчало? – спросилъ, наклоняясь, Иванъ.

– Ништо! – тихо отв?чалъ больной, – руки, ноги болятъ… Изломало!..

Въ дверяхъ показалась Елена Тимофеевна съ чайникомъ.

– Не надо! – махнулъ ей рукой Иванъ.

II.

Герасимъ простудился ранней весною на этой же мельниц?, провалившись по поясъ въ плотину, покрытую рыхлымъ талымъ льдомъ. Ему-бы, придя домой, снять мокрое платье, обсушиться, обогр?ться, а онъ подумалъ: что за глупости, чего привередничать! да пошелъ ходить по мельниц?-то другое посмотр?ть, обладить, а про то, что мокръ по поясъ, – забылъ.

Въ ту же ночь его схватила лихорадка, да такъ и не отпускала вторую нед?лю. Изсохъ весь Герасимъ, позыва на пищу лишился, почти безъ сна все время маялся. Только что закроетъ глаза, ужъ ему что-то нескладное, несбываемое чудится: то будто мельница на него валится, то будто онъ въ колесо попалъ, и никакъ ему оттуда не изворотиться. Своихъ сталъ не узнавать-чужими они ему начали казаться. Одинъ разъ чуть въ окно не выпрыгнулъ.

А когда приходилъ въ себя, – опять начинала трясти его лихорадка и трясла до того, что посл? Герасимъ не могъ не только-что подняться, но даже рукой пошевелить. Нужно было лежать вм?сто того, чтобы работать. Герасимъ зналъ, что работы сколько угодно, зналъ, что брату Ивану трудно справляться одному, и ничего не могъ под?лать, приходилось лежать, да на бревенчатыя ст?ны горницы смотр?ть, глаза пялить. И досадно, и обидно было Герасиму. Пробовалъ онъ встать, но то