Сильные и слабые
Аркадий Тимофеевич Аверченко
«… Я опустился со скамейки на песок, спрятал голову в руки и захныкал:
– Бою-юсь! Они меня убьют…
Глубокая нежность засветилась в ее взгляде. Она долго гладила меня крошечной, неуверенной ручонкой по голове, потом потрепала по плечу и покровительственно сказала:
– Ничего, пойдем! Я тебя спасу.
В это время она, вероятно, очень меня любила своим детским сердечком – большого, трусливого, беспомощного… Она думала, что ее рука – единственная для меня опора в этом жестоком свете. И был, вероятно, в ее чувстве ко мне легкий оттенок презрения – презрения культурного, уверенного в безопасности человека к пугливому суеверному дикарю.
Ниже я скажу, по какому случаю вспомнился мне этот пустяковый разговор с четырехлетней девочкой…»
Аркадий Аверченко
Сильные и слабые
I
Однажды в саду на даче я возился и бегал с крошечной девочкой лет четырех.
Ее маленькие ножки не знали устали – она носилась по дорожкам, как вихрь, а я, большой, сильный, здоровый человек, запыхался и, опустившись на зеленую скамейку, решил не двигаться с места, какие бы соблазны мне ни сулили.
– Слушай! – сказала девочка, раскачивая мою бессильно свисшую руку. – Пойдем…
– Куда?
– Туда… К старой калитке. Где много деревов.
– Зачем?
– Там веревка висит.
– Так что ж из этого?
– Ты поднимешь меня до веревки, а я буду ее дергать.
Она не любила сложных игр. Примитивная «игра с веревкой», сочиненная ею полчаса тому назад, приводила ее в восторг.
– Подумаешь, как весело! – скептически проворчал я.
– Да пойдем!
– Не хочу.
– Да пойде-е-ем!
– Ни за что.
– Да почему?
– Боюсь.
– Чего?
Я подумал немного и лениво сказал:
– Разбойников.
– Ничего. Пойдем.
– Ишь ты, какая ловкая – «пойдем». А что, если разбойники выскочат из кустов да начнут нас убивать?
– Не бойся. Может, не убьют.
Я опустился со скамейки на песок, спрятал голову в руки и захныкал:
– Бою-юсь! Они меня убьют…
Глубокая нежность засветилась в ее взгляде. Она долго гладила меня крошечной, неуверенной ручонкой по голове, потом потрепала по плечу и покровительственно сказала:
– Ничего, пойдем! Я тебя спасу.
В это время она, вероятно, очень меня любила своим детским сердечком – большого, трусливого, беспомощного… Она думала, что ее рука – единственная для меня опора в этом жестоком свете. И был, вероятно, в ее чувстве ко мне легкий оттенок презрения – презрения культурного, уверенного в безопасности человека к пугливому суеверному дикарю.
Ниже я скажу, по какому случаю вспомнился мне этот пустяковый разговор с четырехлетней девочкой…
Сидя в обществе четырех человек, я среди разговора сообщил:
– Я еду в Крым.
Елена Николаевна сказала:
– Неужели? Я тоже еду в Крым. Вы когда?
– В конце этой недели.
– Боже мой! Но ведь я то же самое! Вы через Одессу или прямо?
– Мне все равно. Могу через Одессу.
– Прекрасно. Поедем вместе. Будет веселее. А то путешествовать женщине одной – это такой ужас…
Я поклонился:
– С удовольствием. Считайте меня своим спутником!
Мой друг Переплетов заерзал на месте, с участием взглянул на меня и, встав с места, сделал мне незаметный знак, чтобы я последовал за ним.
– Что такое? – спросил я, когда мы вышли.
– Милый мой! Да ты с ума сошел… Зачем ты навязал себе на шею эту бабу?
– А ведь прехорошенькая, не правда ли?
– Тем хуже! Путешествие с хорошенькой женщиной?!
Голос его зазвучал пророчески:
– Отныне ты не будешь знать ни дня, ни часа! Ты будешь ее лакеем, горничной, носильщиком, кормильцем и поильцем. Ты будешь отвечать за все забытые ею вещи, за опоздание на поезд, за отсутствие свободных мест, за то, что дует из окна, или за то, что жарко. Рано утром ты должен разыскивать для нее мыло и зубной порошок, который она забыла, и бегать на станцию за чаем. Ночью ты должен будешь сторожить, чтобы никто не вошел в купе, а также поправлять ей плед, которым она покрыта и который сползает у нее ежеминутно. В 4 часа утра у нее разболятся зубы и ты побежишь за лекарством… О вещах ты должен заботиться – о ее и о своих, номер в гостинице должен искать для нее и для себя, составлять меню обедов для нее и для себя… Не