Волчий зарок

Михаил Георгиевич Серегин

Русский вор

Хватит с него этой жизни! Жена погибла, сына он почти не видит, зато бандитских рож вокруг сколько угодно. Бывший уголовник, авторитетный вор, а ныне бизнесмен Владимир Полунин решил жить в ладу с моралью и законом. Но жизнь есть жизнь. И если друг попалв беду, надо бросить все, вспомнить, что в прошлом ты – авторитет. Кто там выступает? Олигарх? Разберемся и с олигархом...

Михаил Серегин

Волчий зарок

Пролог

Больше всего Алексею Каширину не хватало зимы. Нет, зима-то здесь была! По крайней мере, все считали, что она есть. И даже очень суровая, по сравнению с Багамами. Но что это за зима, когда вместо снега постоянно моросит дождь, а с посеревшего моря непрестанно дует промозглый ветер, пропитанный запахом йода от разлагающихся водорослей? Даже январская слякоть на московских улицах, возникающая из-за постоянного употребления дорожными службами химикатов и соли, теперь казалась Каширину вполне терпимой. Ведь, по крайней мере, в Москве всегда можно было найти пару сугробов!

Из окна огромной, по российским меркам, квартиры – здесь это жилье человека со средним достатком – был отчетливо виден Акрополь. Казалось, что никакие тучи, никакой дождь, никакой редкий в этих краях туман и неисчезающий смог не могут заслонить собой это великолепное творение людей, сгинувших много веков назад. Древние зодчие умерли. Но плоды их рук живут и будут жить еще долго, сохраняя в сердцах людей вечную память о своих создателях.

– Чего не скажешь обо мне! – буркнул Каширин и повернулся к мольберту. – Ну кому эта мазня может быть нужна? В сортире повесить стыдно...

Алексей швырнул кисть в недописанный холст. С глухим звуком ударившись о поверхность туго натянутой на каркасе ткани, словно палочка по барабану, кисть отскочила на паркетный пол. Охра, бывшая на самом кончике собранных в конус конских волосков, оставила аляповатую кляксу на поверхности холста. Глядя на нее, Каширин усмехнулся – клякса походила на раздавленного каблуком таракана.

– Алекс, ты опять портишь свои прекрасные картины? – вопрос, заданный за спиной Каширина, прозвучал скорее утверждением, чем чем-либо иным. – Успокойся, милый. Прошу тебя! Ты еще будешь знаменит. У тебя все еще получится. Ты и сейчас уже очень популярен в Афинах...

Каширин обернулся и, едва сдерживая раздражение, посмотрел на вошедшую в эту комнату, служившую мастерской, белокурую женщину. Ей было чуть больше сорока лет. Однако чувствовалось, что женщина следила за собой, старательно поддерживая физическую форму. Именно поэтому на ее овальном лице почти не было морщин. Лишь уголки огромных миндалевидных глаз искрились ими, словно лучиками нарисованного ребенком солнца. Да еще ее нос – именно такой принято называть «греческим» – несколько портила глубокая поперечная складка.

Если бы не русые от природы волосы, то эту женщину просто невозможно было бы отличить от тех гречанок, что с утра до ночи толкутся на большом базаре у грузового порта, расположенного в трех кварталах от дома, где проживал Каширин. Но именно это сочетание карих глаз, смуглой кожи и белокурых вьющихся локонов и очаровало в свое время Каширина.

Это, а еще возможность убраться подальше от опостылевшей России. С ее грязью, беспределом, нищетой и безысходностью. Алексей, с самой юности считавший, что жена должна быть непременно моложе мужа, перешагнул через себя и закрыл глаза на то, что Елена старше его более чем на десять лет. Хотя, что там лукавить! Выглядела она даже свежее Каширина, успевшего к своим тридцати двум познать почти все расхожие пороки.

– Лена, это мои картины. И мне лучше знать, чего они стоят, – подавив в себе раздражение, сдержанно ответил Алексей. – И вообще, я же просил тебя не входить сюда, когда я работаю...

– Ты не работаешь, Алекс, а портишь вещи, способные доставить людям радость, – спокойно проговорила Елена, словно отчитывала нашалившего мальчишку. – А насчет стоимости, милый, ты не прав. Ты так же далек от бизнеса, как я от своей девственности. Позволь мне самой решать, сколько стоят твои шедевры.

– «