Кладоискатели

Далия Трускиновская

Домовые

Они живут рядом с нами, при этом оставаясь незаметными.

Они заботятся о нас и о нашем хозяйстве.

Они – домовые! маленькие человечки с совсем не малыми проблемами…

Далия Трускиновская

Кладоискатели

рассказ

Пламя было желтоватое, бледненькое, и человек бывалый, в лесу не раз кормившийся и ночевавший, подивился бы – это что ж нужно в костер кинуть, чтобы такого диковинного цвета огонь получить?

Тот же бывалый человек, увидев блеклый полупрозрачный костер, кинулся бы опрометью прочь, теряя шапку с рукавицами, крестясь и отплевываясь, и долго бы потом рассказывал, как набрел на нечистую силу. А для чего нечистой силе такое затевать? А дураков в болото заманивать! Оно же, болото, как раз тут и есть, сойдешь с тропы – и уже топко.

А вот если у кого хватит смелости подойти – то и увидит тот отчаянный, что никакого огня нет – а стоит блеклое золотистое сияние над кучкой тусклых монет. А что с играющими языками – так это мерещится. Вблизи монеты словно в желтом пушистом сугробчике лежат.

Но это еще не все. Сев перед золотой кучкой и глядя сквозь мнимый костер, увидишь по ту сторону человека, мужика или бабу, совсем обыкновенного, тоже на земле сидящего, только одетого н совсем старый лад. И улыбнутся тебе оттуда попросту, без окровавленных клыков и прочей дури, которую горазды кричать заполошные бабы, набредя в вечереющем лесу на особо выразительную корягу или выворотень.

Так вот – то, что издали казалось пламенем, было желтоватое и бледненькое, однако прекрасно освещало мрачноватую под густым потолком из еловых лап поляну и девку на ней, ворошившую палкой монеты, словно уголья, чтобы поскорее прогорели.

Девка и сама была бледновата, нос – в веснушках, волосы же, собранные в недлинную и толстую косу, – рыжие, поярче огня, не пронзительного, а вполне приятного цвета. И она тихонько пела «подблюдную», хотя была тут в полном одиночестве, без подружек, и до святок оставалось почитай что полгода.

– Уж я золото хороню, хороню, чисто серебро хороню, хороню, – печально выводила она. – Гадай, гадай, девица, гадай, гадай, красная, через поле идучи, русу косу плетучи, шелком первиваючи, златом приплетаючи…

Хрустнуло – девка подняла голову и нисколько не удивилась тому, что из темноты вышел к ней белый рябоватый конь. О таких говорят – в гречке. И эта гречка, бывает, проступает только к старости.

– А, это ты, Елисеюшка? – только и спросила. – Опять не получилось?

– Устал я, Кубышечка, – отвечал конь Елисей. – Которую ночь так-то по дорогам шатаюсь. Повзбесились людишки! Раньше-то как? Увидят коня – и тут же ему хлебца на ладони – подойди, мол, голубчик! И по холке похлопают! А сейчас – словно сам сатана из куста на них выскочил! Шарахаются, орут, бежать кидаются! Точно дед Разя говорит – последние дни настали…

– А все через гордость свою страдаешь, – заметила Кубышечка (причем это прозвище оказалось ей вовсе не к лицу, была она не толще, чем полагается здоровой девице на выданье). – Тогда и надо было в руки даваться, когда тебя хлебцем приманивали. А ты все перебирал, перебирал! Того не хочу да этого не желаю! Тот тебе плох да этот нехорош! Вот и броди теперь, как неприкаянный!

– А ты – не через гордость ли? – возмутился конь.

– Я не гордая, я – разборчивая. Девушке нельзя с первым встречним, – спокойно объяснила Кубышечка. – Глянь-ка – сохнут? У тебя нюх-то острее моего!

И выкатила коню под копыта несколько золотых копеек. Кстати сказать, это были денежки с именем и образом несостоявшегося русского царя – польского королевича Владислава, который случился как раз после Дмитрия Самозванца. Только его советникам и взбрело на ум переводить золото на копейки.

Елисей наклонил красивую голову и обнюхал монетки.

– Зря беспокоишься, давно все просохло. Вранье это, будто золото от сырости плесенью покрывается.

– Вранье не вранье, а просушивать надо. Серебро, кстати, тоже.

Конь задрал голову и поглядел на небо.

– Утро уже…

– А когда и сушить, как не утром, на солнышке?

– Ну, уговорила.

Елисей встряхнулся, и тут ж