Стукач
Виктор Алексеевич Пронин
«На судьбу свою Аюшин пожаловаться не мог – столько она ему подбросила занятий, утех и всевозможных событий. На добрую дюжину добропорядочных граждан хватило бы с избытком. Фотографией он промышлял, на филолога учился, в школе что-то преподавал, правда, был изгнан за вольнодумство, отрицательно влияющее на молодое поколение, на какое-то время осел в рекламе – это было еще в те времена, когда у нас случались залежалые товары…»
Виктор Пронин
Стукач
На судьбу свою Аюшин пожаловаться не мог – столько она ему подбросила занятий, утех и всевозможных событий. На добрую дюжину добропорядочных граждан хватило бы с избытком. Фотографией он промышлял, на филолога учился, в школе что-то преподавал, правда, был изгнан за вольнодумство, отрицательно влияющее на молодое поколение, на какое-то время осел в рекламе – это было еще в те времена, когда у нас случались залежалые товары.
И была в аюшинской жизни страничка, вспоминать которую он избегал. Наверное, такие воспоминания есть у каждого – кто в вытрезвитель попал, кто с женщиной осрамился, что-то брякнул некстати… К примеру, взял да начальству на своего же товарища накапал, заложил, другими словами. Не из злости, не из корысти, а вот полезла вдруг пакостливость, и выбросила душа такой неожиданный цветочек. Есть кактусы – стоят себе год, второй, третий болванкой несуразной, шипами утыканной. Пять лет простоять могут без признаков жизни, наливаясь изнутри какой-то зеленой силой. А потом – раз! И поперло из него нежно-розовое волшебство, почти прозрачное, почти невесомое, как шаровары у шемаханской царицы. Глаз не оторвешь! А запах – тухлятина. Как-то выросло у меня вот на подоконнике такое же вот чудо природы. А когда утром я потрясенно подошел к мерцающему сиянию, возникшему за ночь, когда я, не подозревая опасности, вдохнул его запах… Не знаю, как и выжил. Невыносимая вонь. А в общем-то все объяснимо: одни растения пчел привлекают, другие – навозных мух. И те тоже опыляют, оплодотворяют, полезное действие производят. Но это все так, к слову. Каждый человек, наверное, такой цветочек может выбросить, не дано нам знать, что зреет в наших глубинах, чем ближних поразим не сегодня-завтра.
Ну да ладно, к Аюшину все это отношения не имеет, в испытаниях, выпавших на его долю, он проявился не самым худшим образом. В те времена работал Аюшин в газете и вел себя не то чтобы робко, но ко всем прислушивался, приглядывался, слов поперек не говорил по причине полнейшей своей неопытности в новом для него деле. Народ в редакцию приходил разный – жалобщики, отставники с воспоминаниями, тщеславные производственники с заметками о трудовых победах своих коллективов. Приходили и просто потрепаться, бутылочку вина после работы распить в разговорчивой компании. Материалы у Аюшина выходили один за другим – то очерк настрочит строк этак под двести, то фельетон на сто строк ахнет, то вдруг репортаж со снимками. Так что кое-кто посматривал на него косо. Ну а с другой стороны, есть ли у нас места, где бы никто не посмотрел на вас косо-криво? Нет у нас таких мест, поскольку везде полно бездельников и людей, ни к чему, кроме зависти, не способных.
И хотя молчуном был Аюшин, но душу имел компанейскую, любил среди людей побыть, не ленился за винцом сбегать, благо недалеко было, через дорогу. Опять же девушки в редакцию заглядывали, да все молодые, отчаянные, собой хороши, не то что в нынешнее время. Что-то изменилось в мире, куда-то они подевались, а остались настороженные, угрюмо-проницательные и, похоже, крепко подуставшие от каких-то крупных жизненных неприятностей.
Все это хорошо, но случались в вечерних посиделках и анекдоты. Разные, не очень приличные, не очень почтительные к идеологическим ценностям. Все мы грешны, всем хочется хоть изредка чего-нибудь запретного, что возвысило бы нас в собственных глазах, в глазах тех же девушек. И потом, согласитесь, анекдот подтверждает остроумие и даже крамольность, а крамольники в нашем отечестве всегда, слава богу, были в чести. Кроме прочего, рассказывать или выслушать рисковый анекдот – это еще и великодушное доверие к ближним,