ШАББО

Шаббо, конечно, помотала мне душу. В офицерской гостинице телефона в комнате нет, только общий на этаже, на дряхлой тумбочке у дежурного коменданта. Звонить после одиннадцати вечера было не принято, мы зверски уставали на тренировках, после скорого ужина падали на койки и проваливались в глухой сон батраков.

Я объяснял это Шаббо миллион раз, но ей что в лоб, что по лбу. Первый звонок, вечная благодарность Аллаху, раздавался в десять тридцать вечера, она деликатно уведомляла, что только добралась до квартиры и неумолимо, в мельчайших подробностях, рассказывала всё происшедшее с ней за день. Ближе к двенадцати я пытался свернуть разговор, Шаббо начинала злиться и с обычной присказкой «ты меня не любишь» отключалась. Но ненадолго. Около часа следовал второй звонок, в районе двух – третий. Хмурый комендант молча стучался в дверь моей комнаты, неслышными шагами в шлепанцах и пижаме я брёл по коридору мимо сонных комнат товарищей по отряду, искренне желая, чтобы у Шаббо отсох язык.

Наш третий, глубоко ночной разговор обычно превращался в ругань, у меня никогда не получалось уловить эту грань, когда просто возбужденный диалог переходит в плоскость скандала. Мы общались, разумеется, на родном языке, комендант делал вид, что не вслушивается в гортанные звуки непривычного для славянского уха наречия, но время от времени недовольно косился на меня.

«Как бы не стуканул! – невесело думал я, возвращаясь в комнату после того как Шаббо в истерике бросала трубку. – Что у товарища кандидата не всё в порядке с психологическим состоянием».

Однажды я не выдержал. Я был еле живой после восьми часов на центрифуге.

– Послушай, любовь моя! Вообще-то я нахожусь на засекреченном объекте. Вся моя деятельность сегодня – государственная тайна, причем двух государств сразу. Поэтому телефон гостиницы разрешили дать только самым близким людям. Ты это понимаешь?

– А я разве не самый близкий тебе человек? – притворно изумлялась Шаббо. – Или ты завёл себе женушку в военном городке?

– Тоже мне секрет, – Шаббо заводилась уже по-настоящему. – Полгода весь Кабул говорит, что наш знаменитый лётчик (слово «знаменитый» Шаббо произносила так, что я чувствовал себя юнцом на пороге лётной школы) готовится к полёту в космос. Абдул, когда мы наконец увидимся? Я хочу тебя, я хочу лежать с тобой в одной постели, я хочу, чтобы ты трахал меня до утра.

– Подожди еще немного, – сказал я. – Я сам об этом мечтаю.

Ей, конечно, многое прощалось, любимой дочери нашего посла в Союзе. Она училась на отделении журналистики МГИМО, по тем временам самого элитного советского учебного заведения, куда её перевели со второго курса Кабульского университета сразу после назначения отца в Москву.

В посольстве она отказалась жить наотрез, даже под страхом возврата домой. Посол поворчал, но договорился с советскими, чтобы дочке выделили для временного проживания скромную квартирку на первом этаже в доме №26 на Кутузовском проспекте, «Доме Брежнева», где (так, во всяком случае, считалось) долго жил покойный генсек и другие видные партийные чины. Наверное, посол подумал, что в этом случае дочь точно будет под постоянным присмотром известной организации. Во всевидящем оке этой организации он никогда не сомневался.

Шаббо имела над отцом невероятную, просто магическую власть. Не готов сформулировать однозначно, что являлось тому причиной. Шаббо была как две капли воды похожа на покойницу мать, умершую при её родах, когда отец, будущий посол, сидел в тюрьме за участие в беспорядках против короля Захир-шаха в семидесятом году.

Жизнь при старом короле была цивилизованная, но тюрьмы оставались средневековыми. Несколько месяцев среди нечистот в зиндане, а потом годы ожидания казни, всё это бесконечное время, потерявшее всякий смысл и надобность, увидеть Шаббо было для узника единственным лучиком надежды в сыром каменном мешке тюрьмы Пули-Чархи.

Отца Шаббо освободила Апрельская революция[1 - военный переворот 27 апреля 1978 года, в результате которого стало установление в Афганистане просоветского правительства и началась гражданская война]. Он обнял восьмилетнюю дочку, которую воспит