Лермонтов. Один меж небом и землей

Валерий Федорович Михайлов

Жизнь замечательных людей #1388

Александр Блок в рецензии на очередную книгу о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова, словно сочувствуя современным и будущим биографам, посетовал: «Почвы для исследования Лермонтова нет – биография нищенская. Остаётся “провидеть” Лермонтова». Тем не менее «почва» для понимания поэта всё-таки есть – это его стихи. Вряд ли в отечественной литературе найдётся ещё один такой писатель, чьё творчество – гениальные стихи, поэмы, драма и проза – так полно и глубоко отражало бы его судьбу, жизненные обстоятельства и становление личности. Творческое наследие Михаила Юрьевича Лермонтова свидетельствует о нём как о человеке полнее и проникновеннее воспоминаний современников и, несомненно, является лучшим исходным материалом для того «провидения», о котором мечтал А. Блок. Автор новой книги о Лермонтове, осмысливая судьбу поэта, подробнейшим образом анализирует прежде всего его произведения (в том числе и несовершенные, ранние работы), использует наиболее яркие и авторитетные труды исследователей прошлого, а также философов и писателей Серебряного века, чьи мнения о М. Ю. Лермонтове неизвестны широкому читателю, соглашается и полемизирует с ними. Лермонтов прочитан глубоко и по-новому, что и происходит в тех случаях, когда поэт (Валерий Михайлов – автор более двадцати книг стихов и прозы) пишет о поэте.

Валерий Михайлов

Лермонтов

© Михайлов В. Ф., 2024

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2024

Часть первая

Парус одинокий

Глава первая

Песнь ангела

Была вначале песня…

Была вначале песня, и словно с небес она летела, лелея душу.

Он знал, он слышал: это мама поёт то ли ему, то ли самой себе, напевает легко и свободно, сидя у кровати, склоняясь иногда над круглым его благодарным лбом, будто бы подавшимся навстречу звукам, и голова его от песни плывёт куда-то ввысь, в льняных своих волнистых локонах, и всё его существо сделалось от музыки неощутимым, невесомым, как пушинка в потоках летнего воздуха, неслышно несомая тёплой волной в лазурь, что пронизана дивным немерцающим светом.

И он плакал от сладостной истомы, ещё не зная, что такое слёзы, а душа, в парящей радости, росла в бескрайность и растворялась в ней.

Но вдруг материнские глаза темнели и становились похожи на вечернее небо в сверкающих звёздах, и напев уже лился как тёмно-синяя печаль, и он чувствовал, что тонет всё больше и больше в её глубине; и новые, другие слёзы лились, крупные, тяжёлые, безнадёжные: грусть уносила вглубь, вливаясь в сердце иссиня-лиловой струёй и обволакивая его непроглядным туманом.

И как-то в этом беспросветном мороке исчезла навсегда, словно видение, самая родная в мире женщина, чувства которой напрямую переливались из её сердца в его, словно одна и та же кровь из одной жилки в другую, а души сообщались между собой безо всяких преград и понимали друг друга даже без звуков, без слов. Лишь голос её остался петь в памяти, потихоньку удаляясь, угасая, как ангел, что слетел на землю, озарил раз и навсегда душу своим сиянием и снова исчез в небесной выси, где голубое переходит в синее, синее в лиловое, а лиловое в чёрное, бархатное, мерцающее осколками пропавшего сверкающего чуда.

И настала тоскливая немота, которой не было исхода и предела, серая и пустая, как ночь перед рассветом. Слёзы прекратили литься, они этому тусклому бессветью были не нужны.

По ночам он просыпался неизвестно почему, открывал окно и садился на широкий деревянный подоконник. Звёзды молчали и тонко подмигивали ему, словно давая знать, что понимают без слов всё, что мальчик им тихо шептал. Где-то среди них жила душа его матери, она сейчас тоже глядела на него с высоты и, может быть, что-то ему говорила, да голоса за далью не было слышно. И как бы напряжённо он ни вслушивался в поднебесную тишину, ничего оттуда не доносилось. Глубокое, чёрное, манящее огнями безмолвие; бездна нескончаемой тьмы и немоты, проколотая далёкими искрами…

И вдруг однажды из этой глубины тихо потекла мелодия, неземной красоты пение. В нём не различалось слов, а только музыка,