Двенадцатое рождество
Роман Воронов
Рождение тела знаменует трехлучевая звезда , отец, мать и дитя, форма, созданная родителями. У Вифлеемской звезды четырнадцать лучей, ибо она есть ознаменование рождества духа. Сознанию души, помещенной Творцом в тело, предстоит пройти еще одиннадцать рождеств, добавляя в каждом случае символ рождения и переосмысления себя, добавляя новый луч. Об этом пути и пойдет речь в сборнике.
Роман Воронов
Двенадцатое рождество
Первое Рождество
В канун Рождества, как принято считать, при некотором удачном стечении обстоятельств, включающих правильное место и нужное время, с любым человеком может случиться самое настоящее чудо, а хоть бы даже и с самым обычным бедняком (людей с достатком выведем из списка претендентов, ибо они запросто покупают себе «счастье», делая при этом скучающие, кислые физиономии), бредущим по заснеженным улицам небольшого городка в открытых всем ветрам лохмотьях и обуви, предназначенной разве что для прогулок вдоль нагретой жарким южным солнцем набережной какого-нибудь приморского курорта.
Наш герой, обладатель неброской внешности и самых скромных компетенций, как нынче отзываются об умственных способностях и обретенных навыках, с трудом вытаскивая из холодной снежной каши окоченевшие ноги, безразлично разглядывал яркие огни проплывающих мимо окон, за стеклами коих, подернутыми дымчатым инеем, кипела предпраздничная, заполненная алыми, изумрудными и золотыми блестками суета, и подумывал о горестной своей судьбе, лишившей его однажды и семьи, и титула, и дома, и этих самых, красно-зеленых с золотом, впечатлений, о тихом счастье тех, кто сейчас греет ноги у камина и раздражается на беспокоящий детский смех, не подозревая о том, что эти мгновения и есть настоящее, истинное чудо.
Имени своего, даже если кто-то и соизволял поинтересоваться им, он не называл, предпочитая отмалчиваться, или ответствовал коротко: «Господин Н.», – однако со временем, по мере того как истлевала ткань одежд на голодающем теле, приставка «господин» начала вызывать нервный смех у ее обладателя, и человек оставил себе только букву «Н.», подумав однажды, а соответствует ли она вообще его настоящему, но уже позабытому, имени.
Ветер все усиливался, и к вечеру неугомонные снежинки, атаковавшие изможденное лицо Н., перестав мгновенно таять на морщинистой коже, обрели неимоверную колючесть и беспощадность еловых иголок, заставляя беднягу прикрывать глаза ладонями. Двери домов, приютов, ночлежек и даже ворота церкви оставались закрытыми для него, горожане готовились к вечере, и пороги, крылечки и парадные марши неустанно обрастали снежными шапками, чтобы сохраниться нетронутыми до самого утра.
Уже отчаявшийся, Н. решил направиться к старому каменному мосту, где на холоде, но без падающего на голову снега можно было провести ночь во вполне комфортных условиях, прислонившись спиной к ледяной опоре, дремать под шум речной волны. За доходным домом, о владельце которого ходили разные слухи, прятался приземистый ломбард, для Н. место последнего дохода (он с сожалением потер запястье, на коем давно уже не было часов), а дальше, вниз к реке, рядами жались друг к дружке торговые лавки, мастерские ремесленников и дома терпимости, замыкала все это городское великолепие частная галерея, заведение странное и слабо посещаемое по причине его новаторства и фрондерства взглядов на классическое искусство.
Проходя мимо, Н. остановился у зачем-то выкрашенной в черный цвет двери, на которой красовалась афиша, намалеванная от руки: «Выставка экспрессионистов и модернистов – Рождество и упокоение».
– Интересно, – проворчал без особого умысла непослушными губами Н., и «благодарная», польщенная подобным редким в этих краях вниманием, дверь со скрипом отворилась невидимой рукой (никаких порывов ветра в этот момент зафиксировано не было).
«А вот и рождественское чудо», – подумал продрогший бедняга и, не заставляя себя упрашивать дважды, вошел внутрь. Культурное заведение встретило позднего посетителя пустой вешалкой в виде вбитых прямо в стену двух десятков гвоздей с лозунгом над следующей дверью: «Признайся себе в своем ни