Безумное искусство. Часть первая Бегство из монастыря

Вячеслав Юрьевич Сухнев

На первый взгляд, "Безумное искусство" – это плутовской роман. Тем более что в нем откровенная перекличка с Гоголем – вплоть до цитат, фабулы «Мертвых душ» и чуть измененных, но вполне узнаваемых фамилий, взятых из гоголевских произведений. Однако «Безумное искусство» – не копирование «Мертвых душ» на современном материале. Здесь выстроена огромная панорама нынешнего культурного пространства – со всеми его достижениями и уродствами. За старинными вещами – столько грязи и крови, что обыкновенные бандиты просто дети перед некоторыми антикварами…

Вячеслав Сухнев

Безумное искусство. Часть первая Бегство из монастыря

Персонажи, географические названия и учреждения в романе являются плодами авторского вымысла. Кроме России и Москвы – выдумать их не хватит никакой, самой разнузданной, фантазии.

1. КУСТОДИЕВ. «МОРОЗНЫЙ ДЕНЬ». 1913

Мертвая тишина испуганно шарахается от басовитого лая будильника. Я просыпаюсь и сразу чувствую, что болит зуб. На память приходят две сентенции. Если, проснувшись, вы ничего не ощущаете, значит, уже умерли. Это сказал один известный сатирик. Это он так о старости пошутил. Другой, малоизвестный сатирик, мой приятель Сухов, об осени жизни высказался более пространно. Если мужик чистит зубы, держа их в руках, это еще не старость. Если он начинает писать сидя, это тоже не старость. А вот когда он начинает какать лёжа…

Будильник выкован в прошлом веке на советском часовом заводе «Слава» и надёжен, как верная цепная дворняга. Не антиквариат, но настоящий антик. Новомодных электронных жужжалок я не слышу, потому что крепко сплю. Прошли, слава Богу, времена, когда я мучился бессонницей или боялся проспать на службу. Будильник не виноват, что истово исполняет свои обязанности. Это я виноват, что поздно лёг. К тому же мой будильник – единственная, почти живая, память о родителях. Их обоих не стало вдруг и в одно время. Поэтому, хоть я и сержусь иногда на механического пса, но люблю его и холю. Езжу, например, на другой конец Москвы к дяде Серёже-часовщику, который воскрешает будильник, если тот начинает отставать от прогресса. Кроме этого старого, скрипучего дяди Серёжи, никто в Москве не берётся ремонтировать такие славные часы.

Вставай, говорит мне будильник, пора на большую дорогу. В конце которой ждет тебя казённый дом и статья 159, часть четвертая. То есть, в особо крупных… Пять лет. Ничего, до пенсии ещё успею выйти на свободу с чистой совестью. Не стерильной, конечно, но относительно чистой. Пять лет – это не пожизненно. Такие сроки сегодня почти не дают – перевелись в Москве бандиты. Одни ушли в землю, другие – в бизнесмены, в депутаты и даже в правоохранители. Теперь на Москве остались только антиквары вроде меня…

Лает будильник. Значит, мне надо выбираться из уютной, как медвежья берлога, постели. С некоторых пор снится, что просыпаюсь на берегу тёплого моря, под крики ярких птиц и шорох апельсиновых деревьев, в кронах которых колышутся под ласковым ветром маленькие солнца. Наяву приходится просыпаться в угрюмой сумрачной стране, в застуженном городе, под тоскливое завывание машин на грязной улице, накрытой низким беспросветным небом.

Зима, кажется, наступила ещё в прошлом столетии, и боюсь, что закончится она лет через двести. В детстве я зиму любил – с коньками, санками, каникулами и мандаринами под ёлкой. Теперь с каждым годом зима становится длиннее, а лето короче. Сел, встал – опять зима. И надо на службу. Вот отчего сонливость и плохое настроение.

Стакан обезжиренного кефира, яичница-размазня и чашка кофе, который я варю в медной турке… От вкуса и запаха кофе по-настоящему просыпаюсь. Теперь нижний коренной зуб слева болит еще сильнее. Не так, чтобы лезть на стенку, но болит.

Кухня у меня небольшая. Когда мы выпиваем вдвоём – места хватает, но если к нам присоединяется третий, то становится довольно тесно. Однако для меня одного пространства вполне достаточно, и здесь по старой, ещё советской, привычке я провожу почти все домашнее время. Поэтому на кухне и полка со справочниками, и телевизор в углу. Окно в