ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧУДОВИЩ

Ник Винсент

Он убивал тридцать два года.

Шестьдесят три жертвы.

Без следов, без мотива, без раскаяния.

Просто потому, что мог.

Теперь он пойман.

Через четыре дня смертельная инъекция поставит точку в этой истории.

Или запятую?

Катя – молодая журналистка, которая хочет узнать правду.

Она уверена, что он причастен к исчезновению её сестры много лет назад.

Но он не спешит отвечать.

Он играет.

Запутывает.

Лжёт, чтобы говорить правду.

Говорит правду, чтобы лгать.

И шаг за шагом тянет её в бездну.

Четыре дня.

Четыре встречи.

Четыре шанса докопаться до истины.

Но когда зеркало треснет, кто увидит чудовище – он или она?

Ник Винсент

ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЧУДОВИЩ

Он ждёт.

Ждать, в сущности, всегда было его коньком. Ждать, выслеживать, терпеливо наблюдать за человеком, изучать его слабости, его предсказуемый выбор, его страхи. А теперь ждут его. Забавно, правда?

Камера маленькая, как собачья конура. Три шага в длину, два в ширину, стены, пропитанные потом и чужими испражнениями. Воздух густой, липкий, с запахом несвежего металла и мочи. Ему наплевать. Он бывал в местах и похуже. Например, в гостиной очередной жертвы, когда её сын подросток дрых наверху, даже не подозревая, что мама уже мертва, что её глаза остекленели, а изо рта капает слюна, смешанная с кровью.

Это конец.

Официальный, бумажный, с печатями и подписями. Государственная расправа. Он должен испытывать страх, сожаление, раскаяние – что-то человеческое. Вместо этого он ощущает лишь усталость. Как после марафона, который длился слишком долго. Маска порядочного гражданина, внимательного учителя, любезного коллеги… О, это была игра века.

В дверь стучат.

– Можно?

Женский голос. Слишком живой.

Он ухмыляется. Даже если здесь ничего не изменится, хотя бы будет весело.

– Если очень хочется.

Щелчок замка. Скрип двери.

Она входит.

Журналистка. Молодая, наивная, с этими горящими глазами, которые так и просят – ну же, расскажи мне правду. Ах, детка. Ты пришла в тот лес, где волк давно уже не притворяется овечкой.

Она делает шаг внутрь, нервно сглотнув, но держит лицо. Молодец. Уже лучше, чем большинство.

Обычно люди либо боятся, либо пытаются вести себя так, будто бояться – это ниже их достоинства. Она же балансирует на грани. Напряжена, но контролирует себя. Пока.

– Спасибо, – говорит она и садится на жёсткий стул напротив, положив перед собой блокнот и диктофон. Ах, какое милое ретро.

Он лениво изучает её – худощавая, но не истощённая, волосы заправлены за уши, пальцы длинные, нервные. Глаза большие, тёмные. Жажда правды в этих глазах сочетается с неуверенностью, словно она до конца не понимает, хочет ли её.

Он кладёт локти на колени и чуть подаётся вперёд.

– Я думал, журналисты вымерли, – произносит он, наблюдая за её реакцией. – Сейчас же всё стало проще. Скормил ИИ три абзаца говна – и статья готова.

Она не улыбается, но её глаза слегка вспыхивают.

– Я не такая.

– Да?

Он медленно скрещивает руки, растягивая мгновение. Чувствует, как она подавляет желание отодвинуться.

– И что ты хочешь, маленькая журналистка? Принести миру истину? Разоблачить чудовище? Доказать, что за холодными стенами тюрьмы бьётся человеческое сердце?

Она чуть приподнимает подбородок, скрывая вспышку раздражения.

– Я хочу услышать вашу историю. Без дешёвых театральных жестов.

Ах. Он улыбается. Не может не улыбнуться.

– Тогда слушай.

Он откидывается назад, чуть запрокинув голову, позволяя словам течь медленно, с ленивой уверенностью.

– Я убил шестьдесят три человека. Давай, записывай. Я знаю, что ты ждала этого числа. Но мне всё равно, что ты с ним сделаешь. Это просто цифры, не так ли? Как погода за окном. Как котировки на бирже. Как дата твоего рождения.

Она сглатывает, но её пальцы остаются твёрдыми на ручке блокнота.

Он наблюдает за ней, смакуя момент.

– Вопрос ведь не в этом, правда? Вопрос в том… почему?

Тишина.

– Ты ведь ждёшь ответа, – он чуть подаётся вперёд. – Но его нет. Понимаешь? Нет великой философии. Нет глубокого смысла. Нет ни бога, ни дьявола, ни высшего предназначения. Просто игра. Просто спорт. Просто проверка границ.

Она