Не, ни

Игорь Белодед

Loft. Современный роман. В моменте

2018 год. В доме на Хитровке есть только он и она. Их связь из двух голосов становится рекой памяти, превращающей время и место в зыбкие условности. Так протекает их жизнь – от Италии до Москвы, от Москвы к Израилю и наоборот, стирая чувства. Он продолжает любить, она – отворачивается, пока не обрушивается трагедия, разделившая жизнь на «до» и «после». И тогда голоса живых становятся голосами мертвых…

Игорь Белодед

Не, ни

© Белодед И., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Игорь Белодед читателя не щадит: переключает регистры, переплетает голоса персонажей, пишет по-набоковски густо, но у него собственный выразительный голос. "Не, ни" – история трагическая, но нисколько не давящая. Поэтичность слога скрадывает темные уголки и смягчает острые углы».

    Ася Шевченко, литературный редактор

* * *

И ничего не останется в памяти, откуда бы ты ни шел, куда бы ни приезжал, ты не вспомнишь даже раковину со сливом, в которую плакал, когда расставался с домом, и пенилась губка, и кожа истончалась почти до костей, и пальцы щипало так же, как глаза, и смеситель рвало, и казалось, что пар, исходивший из раковины, заполонит всю кухню, и ты окажешься в хамаме, где года четыре назад, до вашего с ней воскресения тер ей спину, опуская расстегнутый сверху купальник, мял сморщенные стопы, а кафель – охрово-сдержанный – прело говорил с вами, стеклянная дверь была приоткрыта на два пальца, и иногда с шипением из зарешеченного провала под кафельной скамьей напротив поднимался горячий пар, и люди, сидевшие там, – правда, в этот раз вспоминания их не было, – поднимали, почувствовав жар, ноги, и нелепые, будто испугавшиеся обожженной земли, восседали на скамьях в банных шапках, весело переглядывались, если были не одиноки, или же сосредоточенно обнимали колени мокрыми волосистыми руками и что-то беззвучное цедили сквозь зубы; в бассейне мы прятались за околосточным столбом, вставали на неровность, отделявшую глубокую среднюю дорожку от первой, мелкой, и от сходивших в нее ступеней короткой, ты хватала меня за шею, взбиралась на плечи, пока я, задержав дыхание, вытянувшись приготовившейся к прыжку лягушкой, не опускался на дно и, оттолкнувшись от него, как в гопаке, выскакивал из воды, а ты, отделившись от меня, что душа перед смертью, парила вверх, но затем, опомнившись, вочеловечившись, изъяв из себя протяжный звук «и-и-и-и-и-и», – так взрослые изображают детские звуки, подделываясь под ребячливость, хотя за ней не стоит ни свободы, ни воли, замирала на мгновение в воздухе и, сложив вытянутые руки перед собой, падала в воду – я с нетерпением ждал, пока твоя голова покажется из хлористых белесых взбрыков, чтобы побыстрее оттащить тебя обратно к столпу, потому что позади нас – или впереди? – всё путалось, – теребя воду, высоко задрав голову, плыла какая-то матрона, которой претили наши игры, вообще всякие игры, ибо для нее правильность означала скуку, и дряблость ее лица была лишним, если не окончательным удостоверением ее правоты и ее скуки, и, проплывая мимо нас, она недовольно морщилась, не потому что твой прыжок взбеленил воду вокруг нее, а потому что она боялась утратить себя, не поступи так, как было свойственно ее правильной и праведной правоте.

Губка исходила слюнями бешенства, в раскрытое кухонное окно шли звуки шуршавших машин, медленно двигавшихся по нашему переулку, и изредка любопытные головы вставали на жестяной козырек первого этажа, уже плотно вошедшего в плоть города, а может быть, никогда не бывшего первым этажом, а лишь подкопом, послереволюционной пристройкой, как