Колода судьбы

Колея эта только моя.

Выбирайтесь своей колеей!

В. Высоцкий.

Парк щеголял своим прощальным убранством, наслаждаясь последним теплом бабьего лета. Федор Николаевич бродил по едва заметным, занесенным опавшей листвой, тропинкам. Книга не отпускала. Эпизоды жизни, его и его героев, реальные и придуманные, словно карты из колоды – колоды судьбы – распластались перед глазами Федора замысловатым пасьянсом, возвращая его то к событиям совсем еще недавним, то к временам детства и юности.

Осень

Осень полыхала всеми оттенками желтого. В эту пору я часто грущу, размышляю о скоротечности жизни и неизбежности смерти. Осенью смерть не кажется такой пугающей, она воспринимается, как продолжение жизни, как переход в иное. Осенью смерть гармонично встроена в бытие природы.

Моя внутренняя женщина (Карл Юнг называл эту сущность анимой) опять начала меня критиковать за мое одинокое существование, уверяя, что мне непременно нужна подружка. На что я резонно возражал, предлагая вспомнить, сколько подружек было ей отвергнуто. Думаю, она жила в глубинах моей психики с момента рождения, но прислушался к ее голосу я лишь во второй половине жизни, когда судьба проехалась по мне безжалостным катком неудач и болезней. Я частенько с ней не соглашался, но сколько раз она меня выручала. Аниму свою я называю Аленой, может, потому, что так звали мою маму и еще одну женщину…

11-й «Б» решил отметить 25-летие окончания школы. Созвонившись, мы нагрянули к нашей классной. Быстро порезав принесенную закуску и откупорив бутылки, народ разместился за столом. Я подсел к Тане Говорухиной, в которую был влюблен в школьные годы, и, немного захмелев, сделал запоздалое признание, на что она кокетливо ответила:

– Не ты один!

Я, конечно, знал, это она про Юрку Соломина, моего друга.

– Что слышно от Юрки, где он? – поинтересовался я.

Таня ответила неохотно, с досадой в голосе.

– Он в Америку уехал, в Кембридже работает. Это все, что знаю, мы давно не общались…

С Юркой у нее не сложилось. Похоже, ей не хотелось бередить рану, и она поспешила вернуть разговор в прежнее русло.

– А ты знаешь, кто был влюблен в тебя?

– Нет, мне не до девчонок было, я тренировался по два раза в день, только на тебя и поглядывал. И кого же я проморгал?

– А с кем ты рядом на выпускной фотографии?

– Алена Белкина? – неуверенно произнес я.

Тут народ загалдел и начал кучковаться для группового фото. Я пристроился к Аленке и, как бы невзначай, шутливым тоном спросил:

– Аленка, а правда, что ты была влюблена в меня?

– Правда, милый, – ответила Алена и легонько обняла меня за плечи.

Я взглянул ей в глаза – там, в глубине, трепетала растревоженная девичья любовь. Мне стало как-то неловко, я не ожидал такой откровенности, думал – она тоже отшутится… На фото мы опять стояли рядом.

Пошумев еще немного, мы расстались с учительницей, гурьбой выкатили на улицу и стали прощаться. Я обнял Аленку, она доверчиво прижалась ко мне всем телом, ожидая поцелуя… Но тут подскочила Верка Синявская и с криком: «Аленка, наш автобус!», – вырвала ее из моих объятий и потащила за собой. На остановке Алена обернулась, помахала мне рукой, что-то прокричала. Я расслышал только: «…прощай!»

Еще долго я смотрел вслед уходящему автобусу, который навсегда уносил мою неслучившуюся любовь.

Через полгода Алены не стало. У нее был рак. Тогда, на вечеринке, она знала, что скоро умрет. Когда ее хоронили, осень полыхала всеми оттенками желтого… И как-то нечаянно в сознание ворвались вот эти строчки:

Прощай, моя любимая. Прощай.

Судьбой заказан путь… И, вероятно,

Его не повернуть уже обратно,

Туда, где миражом забрезжил рай.

Туда, где полыхала краской осень,

Где плотью наливалися сады.

И неба чуть подернутая просинь

Еще не предвещала нам беды.

…

Уже замерзли капли на стекле.

Зима в свои права уверенно вступила.

И мне уж не услышать больше: «Милый…»

И не прижать твою ладонь в своей щеке…

***

…Федор бродил по тропинкам и вспоминал, как он, технарь по образованию, «дошел до жизни такой» – занялся литературой?

«А начиналось все, как это часто бывает, с глубокой ямы, с