Журнал «Юность» №12/2024

Литературно-художественный журнал

Журнал «Юность» 2024 #12

«Юность» – советский, затем российский литературно-художественный иллюстрированный журнал для молодёжи. Выходит в Москве с 1955 года.

Журнал «Юность» № 12/2024

© С. Красаускас. 1962 г.

Поэзия

Дмитрий Воденников

Поэт и эссеист. Родился в 1968 году в Москве. Окончил филологический факультет Московского государственного педагогического института. В 2007 году в рамках фестиваля «Территория» избран королем поэтов. Издано 14 книг стихов и эссе. Ведет на «Радио Культура» программу «Поэтический минимум». Автор колонок в изданиях «Стори», «Литературная газета», «Совлит» и др.

ФИТЮЛЬКА

* * *

У меня есть фитюлька —

спрячем ее в ярко-солнечную шкатулку.

Там всякая бижутерия, которую люди

оставили у меня:

какие-то кольца,

какие-то серьги —

и всякая ерунда:

любовные письма,

счета,

даже есть найденные над ванной в высоком подпотолочном шкафу

непонятно чьи старые акварельные краски.

Кто тут писал акварелью,

когда меня не было дома?

Расписывал мою жизнь,

таясь от меня.

Краски застыли давно, но в их трещинах и ложбинках

спит эта спелая тайна,

утраченная, но моя.

А может быть, это именно у меня

были лазурно-зеленые крылья?

Может, я сам был этой мега-супер-фитюлькой?

И меня раскрашивали, осторожно касаясь,

пока я заснул.

На голове и спине – все блестящее, голубовато-зеленое,

мелкие светлые крапинки на лице,

а живот – ржавый, рыжий.

И черный, как уголь, клюв.

Бешеный зимородок.

Он питается мелкой рыбой,

личинками стрекозы, растерянными лягушатами.

Высиживает яйца в зимнее солнцестояние

(на самом деле нет),

а птенцы вылупляются под землей.

– Я помню: я слышал тогда после рождения гул обступившей земли —

без оперения и слепой:

и в тесноте, в той толкающейся темноте,

шевелящейся и короткой,

первые звуки мне плачущий рот шевелили.

Это плакали под землей

и приходили тогда ко мне зимородки,

прекрасные зимородки,

уродливые зимородки,

мертвые и живые бешеные зимородки

и говорили со мной.

* * *

Он жил в этом доме в лазурных и терракотовых красках,

у какого-то моря в быстрых сумерках и повторял:

– Какая огромная жизнь оказалась,

будто в нее уместилось несколько жизней.

Вот давно запорошена солью морскою – одна,

вот лежит под руинами авторская, другая,

вот еще, вот еще, а вот и эта:

я только ее узнаю —

у тебя в ней такая знакомая и смешная походка,

ты идешь, словно прыгаешь,

чуть подскакивая, как мячик,

А когда лежишь и читаешь, ищешь глазами:

где там, в углу на бумажной странице – время?

Но страница не гаджет.

Время течет в голове.

И течет оно странно.

Как я люблю этот долгий, бесконечно меркнущий день

(на гулком пустом перекрестке

девочка ссорится с мальчиком, будто они навсегда),

в этом доме, как сахар и соль, как соль или сахар,

время течет и никак не кончается.

Мелкая вечность.

Помню, однажды (я был совершенно одетый)

ко мне прилетел оперившийся уже зимородок

и нагло спросил:

Почему вы сейчас абсолютно голый?

Я рассматривал потом его отдельные перья —

на подоконнике, в яслях, на взрослой кровати —

слизывал с длинных усов его никакое мясо:

мне показалось, он говорил совсем про другое.

* * *

Давайте не будем расставаться?

Ну хоть с кем-нибудь не будем расставаться:

будем хранить их слоями в своем все простившем сердце,

а хоть с кем-нибудь доживем до преклонных лет,

потом соберем всех ушедших в прибойную память,

за длинным столом соберем,

с фамильным серебром соберем

и скажем, кивнув на на минуту покинутый стул

(ну вышли на кухню пока: за хлебом или горячим):

Это как море.

Это просто другое море.

И ты возвращаешься:

на тебе прошлогоднее платье,

в руках – акварельные краски в рассохлой коробке,

и говоришь: это свобода.

Ты начинаешь всех замывать серебряной краской.

Лица размыты, шеи текут, текут подбородки.

«На на минуту, ты говоришь, на на минуту,

я выходила на на на на

на минуту,

только за этим:

ни