Детство, Горный барин

Александр Иванович Бастрыкин

В работе содержатся детские воспоминания автора и также рассуждения о тех событиях, которые были связаны жизнью его родственников.

Александр Бастрыкин

Детство, Горный барин

Раннее мое детство было самым тесным образом связано со Псковщиной, вернее – с бабушкиным домом на Псковщине.

Так складывались семейные обстоятельства, что первые пять лет своей жизни, помимо Ленинграда, где, кроме родителей родни практически не было, я, время от времени, жил недалеко от Пскова в доме бабушки – простой русской крестьянки – Дарьи Петровны Петровой. Это позволяло мне наблюдать за жизнью родни из псковской глубинки как бы изнутри и видеть то, что издалека рассмотреть было трудно.

Бабушка родилась ( теперь страшно подумать ) в 1880 году и прожила большую и трудную жизнь. Муж её, то есть мой дед, Антон Петров, воевал еще в Первую мировую рядовым и домой не вернулся – погиб на фронте. Где? Это мне неведомо.

Бабушка осталась одна с четырьмя меленькими детьми на руках и ей пришлось поднимать их одной. Понятно, что пришлось ей очень не просто. Лиха, как говорят в народе, она хлебнула сполна.

В Великую отечественную погиб её сын Григорий – мой дядя, – пал смертью храбрых. Был он похоронен за пределами нашей Родины. в одной из европейских стран,освобожденных от фашизма советскими воинами, кажется, в Польше. Точного места захоронения,насколько я помню, бабушка так и не узнала. Помню, как она сильно горевала, что не могла посетить могилу сына.

На Псковщине, вместе с двумя дочерьми, она пережила годы оккупации, помогала, как могла, партизанам. Младшую дочь, тетю Шуру, когда ей было лет восемнадцать, немцы угнали на работу в Германию, откуда она вернулась только после войны. Но несмотря на прожитую тяжелую жизнь, а может быть именно поэтому, она была очень доброй – настоящая добрая русская бабушка – всех жалеющая и всех понимающая.

Бабушкин дом был расположен не в самом Пскове и даже не в его пригороде, а километрах в десяти от города. Но и не в деревне. Он находился в небольшом поселении под названием "Горный Барин". В Прибалтике подобное поселение, наверное, назвали бы хутором.

В детстве я не очень понимал, откуда могло взяться столь причудливое название – " Горный барин". Но по мере моего взросления я, и по собственному разумению, и по отрывочным рассказам взрослых, понял, что в месте, где жили мои родственники, когда-то располагалась помещичья или, точнее сказать, барская усадьба.

Тут имелось все, что было положено иметь такой усадьбе – и господский дом, и дом для прислуги, и яблоневый сад, и конюшня, и сеновал, и даже небольшой пруд. Рыба, правда, в нем не водилась, но, как и следовало водоему подобного рода, он имел илистое дно, был наполнен очень мутной, и вследствие этого дурно пахнущей водой, неким подобием лилий, камышей и огромным количеством квакающих лягушек.

То, что рыба там не водилась, я уже став подростком, установил точно. С помощью самодельной удочки пытался я несколько раз организовать на данном пруду нечто вроде "дня рыбака", но был поставлен перед фактом полного фиаско: рыбы попасться на мою удочку не спешили, а лягушки, хотя и совершенно очевидно присутствуя в пруду и оглашая его окрестности наглым кваканием, слопать мою насадку из хлеба не спешили. Теперь я их вполне понимаю: хлеб – не лучшая замена червякам, но последних я до ужаса боялся.

Это нелюбовь к данному виду окружающего нас природного мира с возрастом не прошла, а только, кажется, усилилась. Поэтому рыбаком я так и не стал. Впрочем, не только по причине полного неприятия червяков, но и вследствие того, что мне, что называется, было рыбку жалко. Причем в самом серьезном и буквальном смысле этого слова.

Барская усадьба в то время, когда я проводил там первые годы своей жизни и впоследствиии, когда позже, уже подростком, наезжал туда, вполне соответствовала эпохе "загнивания" русского помещечьего класса. Если бы Антон Павлович Чехов или Максим Горький захотели бы продолжить свои циклы пьес о предреволюционном метании "вырождающегося" поместного и, тем более, – мелкопоместного дворянства, когда по образн