Иду по следам твоим
Эллисон Майклс
Обычное утро Оливии Беннет оборачивается самым страшным кошмаром, когда её четырёхлетняя дочь пропадает прямо из детской. Ни улик, ни свидетелей – похититель оставляет после себя лишь распахнутое окно.
Долгие месяцы Оливия живёт в ожидании, когда у полиции появится хоть какая-то зацепка. Она пытается самостоятельно отыскать дочь, но следы раз за разом приводят в тупик.
Так проходит год, пока одна единственная ошибка не меняет всё. Оливия находит письмо, которое может привести её к похитителям дочери. На конверте – ни имени, ни адреса, только намёк, что её дочь прячут в Бергамо, городе на севере Италии.
Никто не верит в теории Оливии: ни полиция, ни муж, поэтому ей ничего не остаётся, как самой отправиться в Италию. Она одна против похитителей, а на кону – жизнь её дочери.
Эллисон Майклс
Иду по следам твоим
Пролог
Бергамо, Италия
Город у моих ног заливается рубиновой зарёй, разлитой из облаков невидимым виноделом. Не зря Ломбардия[1 - Регион Италии, где расположен город Бергамо.] славится своей богатой палитрой вин. Свет проникает сквозь белый пух и оседает на каменных стенах домов, подсвечивая их с восточной стороны, отчего каждый кажется перекошенным, словно вина пролили слишком много и город проснулся слегка подшофе.
Чем ближе мы приближались к Бергамо, тем сильнее его заливало ливнем света, тем ярче становились улочки, ещё полчаса назад дремавшие в кромешной тьме. Рассвет разделил город на «до» и «после», на прошлое и будущее, на свет и тьму. И только я знала о той тьме, что скрывается под покатыми крышами этих домов. Никакой рассвет не вывернет её наружу, не явит миру во всём своём уродстве. Но я собиралась запустить в неё руку, вытянуть из тайника на свет и отобрать то, что она проглотила.
Рейс Нью-Хейвен – Бергамо почти заканчивал свой перелёт через Атлантику и приближал меня к той тьме, что без зазрения совести спала где-то внизу, на расстоянии семи тысяч километров и целого года неизвестности. Кудрявые облака остались где-то далеко позади. Синий океан неба в иллюминаторах схлынул, отступил и показал пассажирам лайнера «Американ Эйрлайнс» захватывающий вид на итальянский этюд архитектуры и природы.
Пока мои соседи по самолёту приводили кресла в вертикальное положение, протирали глаза под масками для сна и приклеивались носами к стеклу, лишь бы не упустить ни одного сладкого глотка этой красоты, я ощутила волнение. Не из тех, что теребит душу перед заветными двумя полосками или первым пинком маленькой ножки в животе. Но из тех, что потрошит внутренности, выворачивает их наизнанку, предлагает добавить в суп.
Тринадцать часов перелёта и ни один из них не потрачен впустую на сон. К бессоннице привыкаешь, если она уже целый год заглядывает к тебе в гости и бессовестно укладывается рядом под одеяло. У моей бессонницы было имя, но я боялась произносить его вслух.
Едва шасси успели высвободиться из заточения, приятный мужественный голос пилота вытек из динамиков и разлился сладким сиропом по нашим ушам. За бортом семь двадцать девять утра обычного вторника, двадцать четыре градуса, минимальная влажность. Последнее особенно понравилось моим волосам, которые взрывались непослушным буйством от одной единственной капли дождя. Судя по всему, мир не особенно любил Нью-Хейвен, раз хлестал его дождём трижды в неделю. Зато к Бергамо благоволил и подарил ему сухость и тепло даже в середине сентября.
В эконом-классе поднялась суета. Сзади кто-то поколачивал спинку моего сиденья ногами. Ритмично и раздражающе, словно выплёскивал энергию тринадцатичасового перелёта на мне. Пассажиры потихоньку отстёгивали ремни и возились с ручной кладью, попутно обмениваясь восторгами от панорамы и выдавая секреты о том, чем собираются заняться в этом запоздалом отпуске. Только мне некому было рассказать о планах, некого было попросить достать вещи с верхней полки. Я здесь одна. И с тьмой придётся сражаться в одиночку. Но к одиночеству привыкаешь, как и к бессоннице. Говорят, что привычке нужен двадцать один день, чтобы впитаться в кровь и укорениться в сознании. Мне понадобился целый год, и вот оди