К югу от Авалона

Кеннет Дун

Летом 1932 года в особняке на острове Тир недалеко от побережья Лос-Анджелеса собралась скучающая компания светских людей, решивших принять участие в таинственном ритуале, который провел для них японский оккультист Обината. Но развлечение обернулось трагедией. Одна из участниц, известная актриса, скончалась прямо во время ритуала. Затем один за другим умерли и все остальные участники, а сам Обината покончил с собой, бросившись со скалы.

Спустя тридцать лет этот особняк превратился в «отель с привидениями», предприимчивый хозяин которого, мистер Блэквуд, развлекает туристов легендой о ритуале Обинаты. Но когда в отеле появляется неизвестный «призрак» в японских одеждах, пугающий гостей и нападающий на прислугу, Блэквуд обращается к частному сыщику Дугласу Стину, чтобы тот вычислил вредителя.

Дуглас Стин, прибывший на остров в компании своего приятеля, профессора английской литературы Маркуса Ван Ренна, вскоре понимает, что за безобидным розыгрышем кроется куда более мрачная правда.

Кеннет Дун

К югу от Авалона

Насколько мне известно, это не первый случай подобного рода, когда в событии участвует ребенок. Если один ребенок дает действию новый поворот винта, то что вы скажете о двух детях?

Генри Джеймс «Поворот винта»[1 - Перевод Нины Дарузес]

Глава 1

Маркус Ван Ренн подвинул к себе пепельницу и затянулся невыносимо вонючей гвоздичной сигаретой. Я с тоской посмотрел на открытое окно. Стояли унылые жаркие дни, а с улицы в мой кабинет на первом этаже не залетало ни малейшего дуновения ветерка, так что не было надежды, что этот запах в ближайшее время выветрится.

Это была единственная привычка, по-настоящему раздражавшая в моем друге. Ирония заключалась в том, что такие сигареты как правило рекомендовали бедолагам, решившим бросить курить. В итоге они не только не бросали, но и плотно подсаживались на эти ароматические палочки, так что больше их нельзя было соблазнить старым-добрым виргинским табаком.

– Как говорил Малларме[2 - Стефан Малларме (1842-1898), французский поэт, один из вождей течения французского символизма.], считается, что поэмы пишут идеями, а на самом деле их пишут словами, – продолжил Маркус в клубах своего фимиама. – Вы скажете, что это какая-то банальность, тавтология, чем же еще писать стихи, как не нанизывая слово на слово, но ведь если вдуматься, у вас изначально не может быть самой идеи, если нет подходящего инструментария для ее выражения.

– То есть, вы хотите сказать, что язык определяет сознание?

– Не совсем верно. Скорее язык помогает расшифровать сознание. Например, как считал Борхес, ни один поэт сам не понимает, что он хочет сказать, пока это не напишет и не задумается над расшифровкой символов, которые он создал.

– А я читал, что все наоборот – мысль, сформулированная словами, является обманом, симуляцией, поскольку слова – это лишь удобные формулы, в которые мы вкладываем смутные образы сознания.

– Но а как же мы еще познаем этот смутный образ, как не через слова, дорогой Дуглас? Например, вспомните Марселя Пруста. Чтобы воспроизвести картину утраченного мира, ему пришлось заново воссоздать себя, построить альтернативное «я» на основе собственной памяти. Понимаете, это не то же самое, как человек садится и начинает рассказывать свою жизнь от рождения, подобное отстраненное видение не дано никому, человек очень субъективен и близорук, чтобы осознать реальность, надо мысленно заново построить эту реальность и собственную личность из слов.

– К сожалению, так и не смог осилить Пруста. Пытался. Но не смог.

– Хорошо, тогда возьмем другой пример…

В дверь постучали.

Мой собеседник недовольно поморщился. Сейчас было лето, Маркус, преподававший в частном колледже Роббена, бездельничал на каникулах, а у меня было не слишком много работы. Поэтому мы сидели в моей конторе и коротали время за литературной беседой. Видимо, Маркус настолько увлекся, что забыл о том, что ко мне в любой момент может заглянуть клиент, нуждающийся в услугах частного детектива.

Он извлек свое тощее тело из кресла, но я сделал ему знак обождать. В конце концов, это мог быть, например,