Дети Антарктиды. 200 дней

Даниил Корнаков

После прибытия на Шпицберген герои находят убежище среди местных выживших. Впервые за долгое время у группы Матвея Беляева появляется надежда на передышку – ведь этот холодный архипелаг считается последним безопасным местом в северном полушарии, но надолго ли?

Двести дней до следующего этапа их пути. Двести дней среди чужих традиций и законов. Двести дней, которые изменят всё.

Даниил Корнаков

Дети Антарктиды. 200 дней

День 16. Предвестник

Всякий раз, просыпаясь в холодной комнате, Матвей бросал сонливый взгляд в сторону окна и видел там полярную сову. Её жёлтые глаза широким кольцом обрамляли чёрные зрачки, в которых отражался свет нового полярного дня. С мистической вкрадчивостью, свойственной лишь человеку, она наблюдала за собирателем, напоминая загадочного духа, обретшего плоть. Так длилось обыкновенно не дольше минуты, пока птица не расправляла свои большие крылья, громко ухала и улетала прочь, оставив после себя лишь горстки пуха.

Матвей осторожно убрал со своего живота Машину руку и потянулся к ваттбраслету на тумбочке. Проверил время – ровно пять утра. Две недели прошло с тех пор, как эта странная сова стала садиться на подоконник и своим уханьем будить его в одно и то же время, ровно в пять. Неделю назад ему это надоело, и он решил перебраться в другую комнату, но мерзавка нашла его и там, не опоздав ни на минуту.

Он тяжело выдохнул, слегка прижал к себе Машу, почувствовав приятное тепло её груди, и попытался заснуть. Но стоило векам сомкнуться, как в голову сразу вторглись отрывки из прерванного совой сна. Мозг словно проектор стал выводить картинки увиденного кошмара, и на попытке заснуть Матвей поставил крест.

«Плевать, всё равно режим давно сбил», – попытался он себя утешить.

Собиратель осторожно вылез из-под шерстяного одеяла и почувствовал, как голое тело стал покусывать дующий из окна сквозняк. Он поскорее оделся, закрепил ремешками на запястье ваттбраслет и поцеловал Машу, искренне позавидовав её крепкому сну. Выйдя в коридор, он старался мягче ступать по скрипучему полу, пока не достиг лестницы и наконец перестал себя утруждать быть тихим.

С тех пор как сова стала навещать его, каждое утро превратилось в повторяющуюся рутину. Пока друзья и весь остальной Лонгйир досыпали, он шёл к каменистому берегу и наблюдал за утренними водами фьорда. Здесь он поудобнее усаживался на булыжник и отпивал воды из фляги, смачивая высохшее за ночь горло. Взглядом он пытался отыскать белое пятно среди поросших мхом скал, надеясь разглядеть в нём нарушителя его сна. Сова, будь она духом или всего-навсего птицей, отдавала беспокойством в сердце.

Матвей коснулся конца шарфа, снял его. Шерсть потрепалась, испачкалась, а в самой середине зияла дыра, куда смог пролезть указательный палец.

Он вспомнил Валерию Анатольевну, её измученный горем взгляд, и ему вновь сделалось паршиво.

– Так и знал, что найду тебя здесь.

Матвей обернулся и увидел Лейгура. Исландец сменил гардероб, променяв свою старую кожаную куртку капитана на парку из тёплой ткани, под которой виднелся бежевый шерстяной свитер. Брюки кожаные, вероятно из китовой кожи. А вот ботинки остались прежние, громоздкие, с толстой подошвой.

Матвей приветливо кивнул ему и вновь всмотрелся в медленно пробуждающийся залив.

Лейгур присел рядом.

– Опять та сова?

– Угу, – послышался усталый ответ. Он облизал губы, набираясь храбрости произнести то, во что не хотел верить до последнего: – Думаю, она мне мерещится. Маша ни разу не просыпалась из-за неё, а шумит эта сова порядочно. Да и происходить это ровно в одно и то же время каждый день ну никак не может. Я и Эрика спросил, мол, водятся ли у них на Шпицбергене совы? Он ответил, будто они на архипелаге явление редкое и их не видели уже многие годы. Короче, я, наверное, умом тронулся, и это меня беспокоит.

– Она кричит? Сова?

– Ну, можно сказать и так.

Матвей заметил, как исландец опустил голову и поджал губы, словно сдерживаясь заговорить.

– Ну говори уж, – сказал собиратель.

– Есть такое поверье, будто совиный крик считается предзнаменованием смерти и несчастья.

Со