Как Манька Сорванец душу дьяволу продавала

Магдалина Шасть

От ненависти до любви всего один шаг, а от любви до ненависти и того короче. Жил пригожий и неженатый Петька Рукавица, не тужил, менял девчат, озорничал и над всеми смеялся и вдруг… встретил свою погибель. Манька. Что с ней не так? Любит или ненавидит? Ненавидит или любит? И отчего под взглядом её голубых глаз сердце в его груди останавливается?

Магдалина Шасть

Как Манька Сорванец душу дьяволу продавала

Пролог

Слёзы душили. Гнетущая тишина и непередаваемая, невыносимая боль в груди заставляла сходить с ума и молить Господа о пощаде. В чём она, маленькая, похожая на вихрастого пацана женщина виновата? В том, что не такая, как все? Да, бабы в их селе надевали по выходным платья и сарафаны, и туфельки на каблучке, и цветастые платочки, и лишь она одна, Манька Рукавица, носила перешитые дедовы брюки и плотные мужские рубахи.

Да потому что неудобно в юбке ни мотоцикл оседлать, ни на дерево залезть, ни картошку из соседского погреба вынести. А как в платье утюги чинить? Да никак! Ни гвоздь в стену забить, ни забор поправить, а свинью зарезать тем более не выйдет. Особенно, когда свинья соседская, и действовать нужно стремительно.

– Я хочу нормальную бабу, – сказал ей по утру муж Петя, – А ты, Маня, как мужик. Я с тобой не живу, а во всём соревнуюсь. Надоело. Хочу, чтоб моя жена дома сидела: борщи варила и пироги пекла, а не шлялась ночами по колхозам в поисках металлолома. Где это видано, чтобы баба себе мотоцикл из ржавых запчастей собирала? Кулибин ты, а не женщина, – он быстренько закинул свои нехитрые пожитки в походный рюкзак и ушёл, оставив Маньке и деревянный дом с перекосившейся крышей, и загаженное куриным навозом подворье, и заросший сорной травой сад.

Манька была редкостной засранкой, а Петя и вовсе к работе не стремился, и единственное, что более-менее хорошо у них шло – это самогоноварение.

Манька тонко и жалобно заголосила, срываясь на пронзительный, полный боли и ненависти визг. При всём своём хулиганском характере, женщиной она была ранимой, и к любимому мужу успела прикипеть всем сердцем.

– Хряк! Хряк толстокожий, будь ты неладен! – вопила она, вырывая из своей чумной головы и без того негустые русые волосы, – Чтоб тебя, чтоб! И зачем я тебе, Петька, поверила, ведь знала же, что ходок из ходоков?!

Внезапная догадка заставила её притихнуть, а потом выбежать из пахнущей дрожжами и брагой избы в грязный, плотно заросший сорняком двор, хлюпая худыми галошами.

Женщина бросилась в свою убогую летнюю кухню и остановилась перед керогазом, на котором они с вероломным муженьком варили свой знаменитый на всё село самогон.

– Змеевик спёр, стервец! Новый змеевик. Ах, ядрёный хрен, чтоб ты сдох! Как жить-то теперь? Как жить? – неистово орала безутешная хозяйка, когда на крики подоспела одна из её закадычных подружек Вероника Панова.

– Мань, чё орёшь? – спросила та, пряча светло-карие глаза. По правде говоря, Панова пришла к Рукавице не просто так, а с целью разведать обстановку. Манькин неверный Петька к ней с прошлогодней весны похаживал, а теперь, с какого-то перепугу, планировал плотно обосноваться. Только ладная и пригожая Вероника своего мужика из мест лишения свободы ждала и красивому, но ленивому Петьке была не больно рада. Если дойдут до её хмурого мужа-сидельца пикантные слухи про их с Петей чудесные шашни, то мало не покажется ни изменщице, ни её любезному другу – муж у Пановой мужик серьёзный и юмора совершенно не понимает. Шутка ли, у человека вторая ходка и снова за мордобой.