ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ВОРОБЕЙ

Воробей в лазаретной клетушке,

я безумно похож на тебя.

На стене моей, видишь ли – Пушкин,

в головёнке – простор Воробья.

Я – как ты – по вселенным летаю,

в допустимых, конечно, слоях,

и простецкие гнёзда сплетаю,

не завидуя снам Соловья.

Тот актёр, спору нет, посильнее,

да и селится ближе к земле,

веря снам о своей Дульсинее,

ну, а та доверяется мне.

«Вора бей!» – все кричат в магазине,

если чью-то перловку клюю,

и поэтому в жалкой низине

устремляться я должен к Рублю.

«Вора бей!» – голосит злопыхатель,

если Пушкина видит в строке,

и врагу совершенно некстати

блеск пера в моей лапе-руке.

Я – как ты – эти самые перья

вынимаю всегда из крыла,

так велела прабабка Лукерья,

что крылатой и щедрой была.

«Вора бей!» – между тем, экс-приятель

истерит на стишок для жены —

ничего, что на прозу плевать ей,

и друг другу они не нужны.

Я – как ты – ударяюсь о стены,

но пока ещё всё-таки жив,

промышляю по разным вселенным,

от незримых до самых больших!

Иногда я подавлен и сломлен,

и спасает от кошек меня

неприятный, казалось бы, гоблин.

…Так недавно спасал тебя я.

Оклемался ты, правильно дышишь:

«чай-прощай», «жив-дыши», «чуй-прощу».

Так что – чайник поставлю и с крыши

вновь на волю тебя отпущу…

Вряд ли буду я знать, где ты, друже,

с кем ты делишь крупу или сныть,

но в строке, что вселенской не уже,

мы продолжим похожими быть.

«И белые, и бурые медведи…»

И белые, и бурые медведи

к Москве меня вели на этот раз —

под пение людей, дождя и меди,

с наказом выдать всё, на что горазд.

А я горазд упасть без вин, без водок,

и я могу быстрее трезвых встать,

не видя обтекаемых высоток,

но видя проницательную Мать.

Она меня, птенца, сюда возила,

я с ней по Красной площади гулял,

гулял и по музеям – тоже было.

Она была жива, а я был мал.

Нет Мамы рядом. Здесь бываю редко.

Случилось вот – и сразу на КП,

припомнив, где в метро какая ветка,

забыв купить веганских канапе.

На площади с утра – две китаянки,

служивые, рабочие… и я.

Гуляю. Надо двигаться к Таганке,

там снят в отеле номер на? два дня.

В отеле так тепло, что я упал бы,

раскинул телеса по простыне

и спал бы, без одежд и мыслей спал бы,

но ждут меня в научной стороне.

На улице Вавилова – сэр Дарвин,

и Яблоков, и форум-юбилей!

Не в курсе Кен, совсем не в курсе Барби.

А я, дерёвня, знаю – от друзей.

Имею приглашение в программу

за подписью изящной: ДНК.

И снова вспоминаю, вижу Маму —

Пегас мой соскочил не с потолка.

(Вернее, вижу Бабушку и Маму)

На празднике народу много-много —

политики, учёные… и я.

Пойду читать стихи из мини-блога

о трендах невесёлых бытия.

Акустика взяла и пошутила:

не то расслышал, вышел невпопад.

Учёные, эпическая сила,

смягчите, что ли, взглядов камнепад!

Простили… Вышел вовремя, читаю,

осадком от оплошности давясь,

и в то же время – надо же – летаю…

А впрочем, не сдавался отродясь.

Остался для чего-то на фуршете,

читаю разъяснительный рассказ.

Веган – ведь это что-то типа йети.

Не выдать бы всё-всё, на что горазд.

Ко мне вдруг приближается фемина,

в глазах её – сияние… и я.

А также имя скромное – Полина.

И нужный драйвер найден для меня.

Пью воду на фуршете, возрождаюсь.

Не злюсь ни на себя, ни на людей.

Пора… Английский трюк. И возвращаюсь.

Я не прощаюсь, Дарвина музей!

Одобрен седовласым Журналистом,

обнят непревзойдённой ДНК,

таким же быть хочу – простым и чистым…

Жаль, всё-таки пора. Пока-пока!

Полина! Ей дарю альбом и книжку.

К метро идём, смеясь о том о сём.

Сам для себя подчёркиваю фишку:

к метро, смеясь о том о сём, идём.

В движении вся Жизнь, а в смехе Сила,

Природа – наш весьма чудесный дом!

«Полина, Вы спасли меня! Спасибо!»

Но Курская есть Курская при том.

Наутро мчу в район Строитель Стейшн —

оттачивать писательскую сталь,

гутарю с педагогом предобрейшим…

В руках – две новых книги и медаль.

И речь – не о больших заслугах йети,

звенящая меда