ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: О МАКАХ

[0] ПРОЛОГ

вся в зеленом моя любимая отправилась на прогулку

на большой золотистой лошади

в серебряный рассвет.

четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь

сердце мое упало мертвое впереди.

Господин Гаттамелата хмыкнул, заложил пальцем страницу и закрыл томик, вглядываясь в имя на обложке.

– Новомодный поэт, – пояснил Каммингс. – Ни больших букв, ни запятых…

Господин Гаттамелата прищурился, улыбаясь:

– Я бы назвал это возвращением к истокам. И то, и другое изобрели не сразу. Даже каллиграфам приходилось как-то обходиться.

Каммингс чуть было не ляпнул: «Это вы по своему опыту?» – но вовремя прикусил язык. В конце концов, если господин Гаттамелата предпочитает делать заказы через его лавку – а прежде через лавку его отца, а прежде через лавку его деда – и его золото никогда не превращается в палые листья, то задавать такие вопросы невежливо.

Господин Гаттамелата долистал томик, удовлетворенно кивнул головой чему-то своему:

– Благодарю вас, господин Каммингс. Я знаю, что могу доверять вашему вкусу. Что-нибудь еще?

– Серебряной иглой уже никто не рисует. Но кое-что любопытное мне удалось достать…

Господин Гаттамелата никогда не оставлял точных заказов – но щедро оплачивал все издержки.

– Вы не выпьете со мной чаю?

– С удовольствием, – Каммингс махнул рукой Анне.

Они присели за столик у окна, и господин Гаттамелата принялся распаковывать сверток. Каммингс уселся напротив, против воли чувствуя себя под елкой на Рождество – вопреки лету, и возрасту, и здравому смыслу. Что-то было всегда в том, как господин Гаттамелата рассматривал добычу Каммингса, какая-то толика жадного предвкушения, начинавшая тоненько звенеть в воздухе – не проявлявшаяся, впрочем, ни в выражении лица, ни в плавных жестах, ни в безупречной учтивости гостя.

Внутри свертка был блокнот ин-октаво и коробка карандашей с надписью «Мефисто».

– Выглядят как обычные.

– А вы проверьте, – посоветовал Каммингс. Карандаши были перманентные, становившиеся ярко-синими от воды (и не только от воды, Каммингс после попыток разобраться с ними выглядел, как мальчишка, объевшийся черники – и сейчас не мог не радоваться, что это было месяц назад и синева с языка уже сошла. Несолидно, да и сюрприз бы изрядно попортило).

Господин Гаттамелата хмыкнул, посмотрел за окно и провел небрежный росчерк. В пару движений на листе появился набросок – парень и девушка ссорятся посреди улицы. Каммингс нахмурился и перевел взгляд за окно – и правда, через дорогу девица О’Флаерти ругалась с сыном молочника Брайаном Киганом.

– Интересное лицо, – заметил господин Гаттамелата, легким движением карандаша добавляя женской головке сползшую набок шляпку и встрепанную прядь.

– Это Керидвен О’Флаерти, – сказал Каммингс. – И что у нее стряслось…

– Дело жизни и смерти, очевидно, – совершенно было непонятно, всерьез гость или нет. – Благодарю вас за чай, Анна. Сконы вам всегда великолепно удаются.

Брайан плюнул себе под ноги, махнул рукой и зашагал по улице прочь. Девица О’Флаерти остановилась, прижимая к лицу ладони. Даже сквозь стекло было видно, как у нее горят щеки и широко поднимается грудь, как от бега. Дело жизни и смерти, подумал Каммингс. А что не дело жизни и смерти в двадцать лет?

Господин Гаттамелата, щурясь чему-то своему, отхлебнул чай, провел последний штрих и перевернул страницу.

Девица О’Флаерти решительно закусила губу, рванула на себя дверь – тренькнул колокольчик – в два шага пересекла лавку и ткнула пальцем в господина Гаттамелату:

– Вы из Доброго Народа! И вы обязаны мне помочь!

Брови господина Гаттамелаты поползли вверх:

– Я? Обязан?

О«Флаерти сбилась, покраснела еще больше, но не замолчала:

– Мой брат пропал. Под холмом. Его какая-то нечисть увела!

– Давно?

– Двое суток как…

– Сколько лет вашему брату?

– Как мне. Но я на два часа старше.

– Почему вы решили, что это именно фир болг?

О«Флаерти сжала руки на груди:

– Вы не знаете, это Блейз, он бы никогда… Он пошел охотиться – а Лаки одна вернулась. Забилась в угол, и не выходит, скулит только… И сердце не на месте, чую я, беда с ним… Пожалуйста… – голос у нее упал. – Я не з