За пеленою зыбкого марева

Матёрый медведь грузной поступью выбрался из глухой чащобы на обочину лесной дороги, внимательно огляделся, чутко пронюхал воздух и окутался пеленою зыбкого марева.

Когда пелена марева рассеялась, на том месте, где только что был медведь, грузно топтался тяжеловесный немолодой мужик, высокий, кряжистый, бородатый.

*

Дорога была пустынной, но когда мужик дошёл до большого замшелого камня, перед которым она распадалась на два «рукава», перед ним, как из-под земли, возникли два разбойника с тяжёлыми дубинами в руках. За спиной мужика раздался оглушительный свист.

Обернувшись на этот свист, мужик увидел ещё двух разбойников с дубинами.

Все четверо разбойников медленно и зловеще стали надвигаться на путника, беря его в плотное кольцо.

Самый крупный из разбойников певуче и притворно жалобно прогундел:

«Мил человек! Подай сирым и убогим на скудное пропитание…»

Физиономии у разбойников были сытые, на них блуждало выражение наглости, звероватости и насмешливой глумливости. Им нравилась их игра с одиноким, безоружным путником. Они угрожающе помахивали дубинами и кривили губы в хищнических ухмылках.

«С паршивой овцы – хоть шерсти клок», – читалось в их требовательных взглядах.

Но не «паршивой овцой» оказался тот одинокий путник. Он окутался пеленою зыбкого марева, а когда марево рассеялось, там, где он стоял, появились четыре матёрых секача, каждый из которых застыл перед ближайшим к нему разбойником. Глаза у кабанов были налиты кровью, что указывало на приступ бешеной ярости и готовность к атакующему рывку.

Такая встреча с диким кабаном – это неминуемая смерть.

Дубиной от такого зверя не отмахнуться, бегством от него не спастись.

Разбойники выронили дубины и стали медленно пятиться.

Кабаны выжидали, раскаляясь от кипевшей в них ярости.

*

Что было дальше разбойники вспомнить потом не могли. Они простояли в бессознательном оцепенении до тех пор, пока дорога вновь не опустела.

Откуда вдруг появились и куда исчезли секачи?

Куда делся тот путник, с которого они хотели бы содрать «хоть шерсти клок»?

*

На рыночной площади цыгане развлекали зевак номерами с огромным ручным медведем.

Зеваки обступали зверя со всех сторон и галдели, указывая на косолапого монстра пальцами:

– Смотри-ка, какой огромный!

– А вид у него добродушный!

– Вид у него обманчивый: медведь не собака, морду от сердитости не оскаливает. Он, если разозлится, мазнёт тебя лапой по башке – из тебя и дух вон. А вид у него в это время будет всё такой же добродушный.

*

В кабаке неподалёку от рыночной площади тоже шло веселье: там гуляли возвращавшиеся с ярмарки купцы. Гуляли по-купечески широко, залихватски.

– Эй! Кабатчик! Водки на всех!! Угощаю!!! – буйствовал захмелевший купец, высокий, осанистый, толстопузый.

Он обходил всех посетителей кабака, как милостивый царь обходит своих верноподданных на пиру в его честь, проверяя, все ли сыты-пьяны. И всюду слышал он тосты и хвалу ему, всюду его «царственному» взору отвечали восторженно-умиленные взгляды.

И вдруг взор его споткнулся о немолодого мужика, тяжеловесного, высокого, кряжистого, бородатого. Он не сливался с общей биомассой веселящихся в хмельном угаре «верноподданных». Сидел спокойно, как скалистый утёс среди разгулявшихся морских волн, смотрел на удивлённо застывшего перед ним «милостивого царя» твёрдым, независимым взглядом.

– А ты, приятель, почему не пьёшь вместе со всеми за мой счёт? – набычился купец.

– Потому, что я пью всегда только за свой счёт и никогда иначе, – спокойно ответил мужик.

– Ну нет, голубчик, сейчас ты будешь пить за мой счёт! – взвинтился купец. – Эй! Кабатчик!! Пришли сюда рюмку водки!!!

В ту же минуту с рюмкой водки на подносе к купцу подбежал половой:

– Извольте, Ваши милость! Мы для Вас завсегда…

– Ему поднеси! – указал купец на мужика твёрдого, как «скалистый утёс».

Мужик положил деньги на поднос, взял рюмку и выпил.

– Да ты никак брезгуешь моей щедростью?! – взревел купец.

– Вовсе нет. Я своею щедростью горжусь, – спокойно возразил ему упрямец.

Лицо у упрямца оставалось добродушным, как у медведя, который не как собака: морду,