Туда, где нас нет
Алексей Юрьевич Винокуров
Modern Prose (Flauberium)
1996 год.
Один день из жизни молодого драматурга, которого угораздило стать автором знаменитой телепрограммы «Куклы».
Алексей Винокуров
Туда, где нас нет
Мы на истину в последней инстанции не претендуем, но и другим не дадим.
…Наутро я проснулся в терновнике, как Моисей. В терновнике, как Моисей, и в верблюжьей колючке – как верблюд. Терновник был не вокруг меня – он свил себе гнездо в самом моем сердце. По утрам совесть терзает меня подобно терновнику, а тщета всего сущего уязвляет, подобно колючке. По утрам все цитадели мои взяты, и все бастионы – разрушены. «Для того ли, – думаю я в эти мгновения, – для того ли я ложился спать, чтобы наутро проснуться как ни в чем ни бывало?»
И вот тернии и колючки окружали мою бессмертную душу, и окровавленная душа моя страдала. Я даже не мог повернуться на бок, потому что колючки тут же впивались в меня, и не давали покоя. Но я не сдался, а, ожесточив свое сердце, досыпал уже на спине.
В семь часов загрохотали двери на первом этаже, как будто в них грянули все демоны ада. На самом же деле это были не демоны, а всего лишь работники СМУ, которое я охранял, пришли на службу. Они так били в двери, как будто хотели разбудить слона. Не сомневаюсь, что они бы его разбудили, да только пришли не по адресу – им надо было в зоопарк или, по крайней мере, – в театр Дурова. «Идите в цирк! – хотел им крикнуть я. – В цирк, неистовые клоуны, там ваш грохот оценят по достоинству!» Но даже и это было выше моих сил, и я только плотнее закутался в свой матрас.
Между тем собравшаяся внизу толпа бушевала все страшнее. Со времен римских императоров, прославившихся своими тогами и блудливыми женами, толпа ничуть не изменилась, а если и изменилась, то только к худшему. Помимо хлеба и зрелищ она требовала теперь еще и работы. И это, на мой взгляд, прямое доказательство того, что человечество окончательно сошло с и так небогатого своего ума. Теперь весь мир, по мнению толпы, существовал только для того, чтобы удовлетворять ее противоестественное стремление к труду.
Прошло несколько минут. Грохот становился все ужаснее.
Я стал даже подумывать, не спуститься ли вниз и не открыть ли двери этим бесноватым. Но это значило бы позволить плоти восторжествовать над духом, чего я, конечно, допустить не мог. И потому дух, скрепя сердце, продолжал мужественно лежать на своем диванчике, в то время как плоть по-прежнему бесновалась на улице.
Довольно скоро под ударами толпы двери начали трещать и я, наконец, опасаясь самого худшего, вынужден был встать с дивана. Быстро сбежав по лестнице, я подошел к двери, припертой изнутри заботливым бревном, и прислушался.
На улице рокотала неуправляемая народная стихия. Из общего нестройного гула иногда вырывались упорядоченные предложения – по преимуществу матерные. Секунду постояв у двери, я выдернул бревно, повернулся и со всей доступной мне скоростью кинулся прочь. Стихия ворвалась в образовавшуюся брешь, взвихрилась и хлынула за мной. Беспорядочно топая и бранясь мужскими, женскими и старушечьими голосами, толпа стала растекаться по комнатам и по этажам. Но я уже был в безопасности, в своей сторожевой комнатке и, бросившись на диван, окопался в собственном матрасе. Я решил доспать свое рабочее время во что бы то ни стало, но тут вдруг загрохотали уже прямо в мою дверь. Я поднялся, полный самых нехороших предчувствий. Дурные предзнаменования в виде угрожающих криков во множестве доносились до меня снаружи.
За дверью, когда я ее открыл, стоял заместитель начальника СМУ. Был он толст, как Гаргантюа, и вид имел самый важный. Глубокие маразмы избороздили его лицо вдоль и поперек, усы торчали. Остекленевшие глаза глядели прямо перед собой, никуда не сворачивая.
Некоторое время мы молча рассматривали друг друга. Он не выдержал первым.
– Идите за мной, – сказал он дурным басом.
Мы прошли по коридору и остановились у какой-то открытой двери. Не так открытой, впрочем, как взломанной.
– Что это такое? – спросил он меня, указывая на дверь.
Вопрос был явно провокационный, поэтому я на всякий случай взял к