Быкоголовый

Матвей Юджиновский

В детстве он убегал от быка через лес. Долгое время это была забавная семейная байка. Женя вырос, обзавелся своей семьей, и однажды дочка спросила, откуда у него шрамы на животе. Тогда он снова рассказал ту историю из детства, но на этот раз так, как было на самом деле в тот роковой день. Рассказал о легенде о Быкоголовом и своей встрече с ним.

Матвей Юджиновский

Быкоголовый

Поднимаемся от речки по крутому склону. Я и пара моих наследников. Ромка лезет напролом, карабкается, хватаясь за деревца. Ему двенадцать, и он ничего не боится. Лерка младше на пять лет, потому идет рядом – мы с ней топаем по извилистой тропе. Шлепанцы, которые дочке немного велики, то и дело норовят слететь, она поправляет их и, быстро переставляя ноги, шоркая подошвами, нагоняет меня.

Солнце на другом берегу клонится к закату, жара отступает, расползается, подхваченная течением. После речки тело и так млеет от прохлады. Лерка шествует с полотенцем на плечах: только застучала зубами в воде, как я повел сорванцов обратно, к костру.

– Пап, почему у тебя три пупка? – дочка касается холодным пальчиком шрама на животе. Одного из двух.

– Пупок у меня один, Холерка, как у всех посередине, – указываю я. – А это шрамы.

Ямочки с красноватыми рубцами на дне, что сидят по обе стороны от пупка, в самом деле забавно на него похожи.

– Шрамы? – переспрашивает Лерка. Слово наверняка уж слышала, просто, видать, сомневается, правильно ли понимает.

– Следы от прошлых ран, – поясняю я, – как у тебя на коленках бывают. Только они у тебя потом полностью проходят, а у меня вот остались.

– Почему? – тут же спрашивает Лерка-Холерка.

– Да, пап, ты никогда не рассказывал, откуда они у тебя, – присоединяется Ромка. Он уже наверху. Через пару минут и мы выходим на поляну.

Что прадва, то правда – никогда. Почти.

– Ну, значит, будет, что послушать за ужином, – неожиданно смиряюсь я: похоже, пришло-таки время. Конечно, я могу достать из родительского арсенала «Вам еще рано это знать» или «Подрастете – узнаете», но не стану. Просто хочется подольше оставаться клевым папой.

Ира хозяйничает у костра – она поднялась пораньше – помешивает в котелке булгур с тушенкой. От запах у меня урчит живот, и Ромка, уловив, смеется.

– Уже? – удивляется Ира. – А я тут прикидываю, как вас зазвать обратно.

– Мам, а папа расскажет историю, откуда у него шрамы на животе, – радостно подбегает Ромка к импровизированному столу и усаживается на бревно.

Ира смотрит на меня с легким упреком. Она единственная, кому я однажды открыл все подробности. Пожимаю плечами и глупо улыбаюсь.

– Надо же Лерке знать, почему у папы три пупка, вдруг подружки будут спрашивать, – отшучиваюсь, – да, доча?

Та хихикает:

– Три пупка.

После всех приготовлений мы рассаживаемся поплотнее у костра, Ира передает каждому по миске аппетитной каши, и я начинаю рассказ.

Рассказ, который позже по просьбе Ромки, ярого фаната Стайна и Кинга, запишу, перепечатаю на компьютере, а сын, выклянчив честь придумать название, уже сам отправит его странствовать по Сети.

***

В моем детстве наши бабушки и дедушки жили в деревнях, не как сейчас – в квартирах. И было их две: близкая и далекая деревня. Первая – минут в сорока на автобусе. Дорога ко второй с тремя пересадками занимала полдня. Ясное дело, в близкой мы бывали чаще.

Поездки ощущались по-разному. В одну сторону – все равно что заглянуть в гости. В другую, за тридевять земель, дорога казалась настоящим путешествием. Стоя во дворе близкой деревни, я примерно догадывался, где, в каком направлении наш городок. В то же время в далекой деревне, находясь посреди широкой земляной улицы, изрытой бороздами, я терялся, представлял себя в чужом, неизведанном краю. Там, где кончалась улица, за полями на отшибе, я верил, начинались дикие степи и непролазные леса.

Тем удивительнее, что история приключилась со мной в небольшом светлом лесочке в окрестностях близкой деревни. Заблудившись в таком, можно просто идти в одном направлении, и минут через тридцать обязательно покажется опушка. Однако тогда мне было лет шесть-семь, я не мог этого знать, и лес