На закате долголетия

Александр Леонидович Миронов

70-е годы, в расцвет социализма, вымирают деревни. По-разному. Деревня Сураново по-своему. Томительно и неотвратимо. В деревне остаются два жителя – бывший её председатель колхоза, его жена, больная, прикованная к постели.

В Сураново приезжает старая Груня из Берёзовки, привозит гостинцы: сахар комковой, масло подсолнечное, муку, и письмо от жена Феофана, полное благодарности.

Груня же сообщает и пропажи Феофана.

С Матрёной случается инфаркт из-за переживаний за него. Мирон и Груня пытаются как-то облегчить ей состояние…

Мирон сидит на бровке могилы, посматривает на жену. Уходит в воспоминания.

Пора подумать о себе.

Вначале лежит в гробу на кухне на столе. Но смерть не торопится.

Решает на Светлую сопку свой гроб затаскивает на тележке. Тянет его на четвереньках. Ему помогает Волчок, уцепившись зубами за вожжи.

С трудом выталкивает тележку из-под гроба, ложится в него, укрывается крышкой.

Волчок провожает в последний путь хозяина тоскливым воем. И умирает у его ног.

Александр Миронов

На закате долголетия

Александр Миронов.

На закате долголетия.

Маленькая повесть.

«Тебя называю по имени-отчеству,

Святая как век деревенька моя.»

Гундарев В.

В память о моей сибирской деревне.

Осенью Сураново опустело. Но произошло это не так, как хотелось бы Мирону Суранову и его жене Матрёне, а томительно и неотвратимо.

…Весна пришла дружная. К маю сошёл снег, дороги подсохли, и к Мирону с Матрёной, как ласточка по весне, приехала старая Груня. Привезла немудрящих гостинцев: комковой сахар, конфеток подушечки, мешок муки и накопившуюся за два месяца пенсию, которую ей доверяли на почте по заявлению пенсионеров Сурановых. И письмо.

Письмо было от Анны. Старик, надев старые тяжёлые очки в роговой оправе, распечатал его и стал читать.

"Спасибо вам, мои дорогие! За всё спасибо! Сейчас мы живём все вместе. Дети учатся. Я работаю на заводе подсобной работницей. Скоро сдам экзамены на формовщицу. Живём пока на квартире, Гриша ваш помог подыскать, недорогую. Спасибо ему… Он передаёт вам привет. Наверно, сойдётся с Марусей, детей жалеет. И правильно сделает…"

Мирон читал, не торопясь, как будто плохо разбирал торопливый почерк. Таня писала о городе, откровенно удивляясь тому, что её окружало, и чего нового появилось теперь в их жизни. Всё это старику доставляло большое удовольствие и тайную радость. И он не мог иначе скрыть своего состояния, как в неторопливом чтении. Но под конец послания вновь пошли слова благодарности, старик нахмурился и, зачитав в двух словах:

"До свидания. Целуем вас, Аня, Колька, Танюшка", – положил листочек на стол.

– Да, – вымолвила Матрёна, тронутая тёплым письмом. – Может быть, у них теперь всё образуется. – Поднялась, намереваясь прибрать со стола.

– Так счас у всех всё образуется, – сказала гостья. – Феофан-то сгинул, земля ему пухом, а может снег, – перекрестилась и вздохнула. – Эх-хе, пожил, покуролесил и помер незнамо как.

– Как помер?

Груня пожала щуплыми плечиками.

– А кто ж ево знат? Поговаривают, будто в Тёпленском логу чьи-то порты нашли, может евонные. – Посмотрела на них молчаливых и смущённо пояснила. – Исчез-то он ещё в крещение. Попервости будто искали, счас, видно, отступились.

Матрёна всхлипнула и чуть слышно проговорила:

– Может он к нам ишёл, на ребяток поглядеть… – и вдруг ойкнула, почувствовала, как какая-то жилочка под сердцем как будто бы надорвалась. Пронзила тонкая боль, но от неё помутилось в голове. Старуха негромко простонала и начала оседать.

– Мотя, Мотя, што с тобой? – вскочил Мирон, подхватывая жену.

– О, Господи! – всполошилась и Груня, проворно выскакивая из-за стола. Засуетилась, не зная, что делать, чем помочь.

Старик усадил Матрёну на лавку возле стола, и сипло крикнул:

– Воды подай!

Старуха метнулась к кадке, хлопнула ковшом о воду.

– Живей, Грунюшка!

Та, насколько ещё была способна, юрко крутнулась и, расплёскивая воду на подол длинной тёмной юбки и на пол, бежала к ним.

Мирон поднёс ковш к посиневшим губам жены, и вода потекла по щёкам, подбородку, не попадая в рот.

– Пей, пей…

Матрёна прио