Клара Шох

Как будто я упала и разбилась

на брызги жёлтого лимона…

Стихи о женском, вечном и бессловесном

Санкт-Петербург

2024

Как правильно готовить Клару Шох

К интерсловесному употребленью…

Если вы хотите понять, для чего женщинам слова вообще и стихи в частности – читайте Клару Шох.

Она – самая честная и наглядная.

С одной стороны, её словарь – богаче «обновлённого шекспировского». Здесь и причудливые этно-хореографические загогулины, и точечная выпуклость шрифта Брайля, и цокот иппологического арго. Здесь же – и вся масс-культура минувших десятилетий – от родительско-оттепельных Раджа Капура и музыки «на рёбрах» – через застойно-совково-детские «прикуп и Сочи», двухкопеечные монетки на верёвочке в телефонном автомате, Эллу Фицжеральд, «и дольше века длится день», майя-майи Германа Гессе и Юрия Кнорозова, через юно-перестроечные ситкомы и внезапно-модные притчи о Га Ноцри – и вплоть до рождённых поздним сетевым пост-временьем Вкусвила, поп-ита, ID и ИКТ.

С другой стороны, все эти слова, рассыпающиеся на мириады вывороченных из дамской сумочки драгоценных камней, бижутерии, заколок, духов, лайковых перчаток, записок, помад, вееров и ещё тысячи и одной мелочи, – это не «знания и смыслы», а убойные в своей экстремально-витальной силе образы. «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся», – сказал Даниил Хармс о поэзии забытого ныне поэта-предобэриута Александра Тинякова. И сам метал слова прямо в мозг читателю, как камни из раскрученной пращи.

На первый взгляд, и Клара Шох – просто ступает по заумно-словесно-овеществлённо-сюрреальным следам:

«Я видел этот жуткий глаз,

пришитый заживо на нитку,

летели в нём, как пули, поезда,

плевались пламенем зенитки,

взрывной землёй набивши плотно рты,

лежали куклы вкруг,

раскинув вширь полей пластмассовые руки,

яйцо снесла голубка в кобуру,

цыплёнок с ключиком в спине всё маялся,

ломая клюв о твердь —

как будто бы контужен.

И ни одной души? на д?ши:

до кончиков травы – мертвы».

Но Клара Шох – и это хорошо чувствуется в финале отрывка – не просто кидает в лицо читателю случайные образы, подвернувшиеся, подобно булыжнику, под руку и моментально создающие до грубости зримые материальные лики:

«И маленький пригорок впереди,

да хоть руками двигай ноги,

но не взойти…».

Взойти куда? На пригорок ли? Вовсе нет! На лунно-календарное небо, властное и недосягаемое…

«Взгляд устремила – не луна, а ноль

(должно быть, кто-то в небо кинул камень)…»

Нескончаемая словесная россыпь Клары Шох – вся об одном. О женском. А женское – о мужском, призванном быть верной частью упряжи живого женского, но вместо этого вечно рвущемся, ускользающем, умирающем, неверном, несовершенном – в своём самозваном величии и своей неотразимости…

Даже Бог – или рождённая большим взрывом Вселенная, не суть! – в стихах Клары Шох предстают могучими, но нелепыми самцами, нуждающимися – сами того не понимая – в женском обрамлении, спасительно сводящем их с их мужского всеразрушающего ума. Женское в этом словесном космосе – Антимир, «чёрная дыра», своей любовной пустотой латающая прорехи звёздно-планетарного маскулинного мироздания:

«…мир тужится, ещё мгновенье

и рвётся временной живот.

А я икры не родила —

лежал живот на животе,

но против правил – я в воде,

а у воды свои дела:

секундой клеить дырки суток,

минутой больший промежуток,

латая непрерывность мира —

взрыворождённого кумира,

и тем людей сводя с ума».

И вновь, и вновь о нём – о холодном и трагически бестолковом, аляповатом и в то же время прекрасном Гамлете, не сумевшем разглядеть в Офелии и своё, и её спасение:

«…нимфея росла белым платьем,

плетями путала ноги,

пить хотела, тянулась к реке

ивовым голосом, гибким смехом,

росой на подрагивающем виске,

водою текла по устам принца,

а он говорил – йорик подвинься,

и в общем портрет сложился:

лет тридцати, обрюзгший,

убийственно меток и зол;

у него бирюзовый берет,

у него полосатый камзол».

О нём, возомнившим себя ангелом, но не удержавшемся от падения:

«Ты так зависишь от себя,

что назначил себя собственным ангелом:

Взмах – к