Восход

солнце взвилось этим утром,

словно огненный цветок,

в небе пасмурном и мутном

виден каждый лепесток.

солнце в облаках парило

и искрилось, и рвалось,

ослепило, растопило

и прожгло меня насквозь…

или только тень меня?

не понять в начале дня.

Наваждение

мне снились тихие слова

из тех, что мы не дошептали,

а ты не снилась, с Рождества

черты мне сниться перестали.

я всё забыл: твоё лицо

и цвет волос твоих, и руки,

и сладость губ, в конце концов…

ушла, исчезла боль разлуки.

но днём сегодня заскучал,

устав от городского шума.

я взял и сон переписал,

и в нём твой образ вновь придумал.

Минувшее

бьются волны о скалы, корчатся,

и разорвана в клочья луна,

а помочь ей совсем не хочется,

да и помощь уже не нужна.

все легенды забыты и спрятаны,

быль на твёрдых ногах у руля.

и ругается небо раскатами,

и покорно внимает земля.

Слякоть в январе

не зови на улицу,

я уже там был —

мокрый снег балуется

из последних сил

и уставший падает

крошевом на грязь,

эта грязь не радует,

как не приукрась.

на столбе обветренном

не горит фонарь,

слишком безответственно

поступил январь.

не зови, не выйду я,

не ходи сама.

пусть вернётся прежняя —

русская зима!

Бунтарь

Вдоль витрин плетётся кто-то

в белом кожаном плаще

и с заметной неохотой

тащит два тюка вещей.

Небо замерло на склоне,

будто стылая вода,

и куда-то ветер гонит

облака – кусочки льда.

На витринах белой краской

этот кто-то написал:

«ОСТОРОЖНО!

ЖИЗНЬ – НЕ СКАЗКА!»,

а зачем – не знает сам.

Легкомысленно, беспечно

он взобрался на карниз

и слова кидает в вечность.

И в прохожих —

сверху вниз.

За барной стойкой

налей мне виски безо льда,

да не тушуйся, не в кредит,

а то во мне одна вода,

она ведь, знаешь, не горит.

давай ещё один, со льдом,

давай, посмотрим, как пойдёт,

здесь хорошо, а там —дурдом,

поверь, никто меня не ждёт.

и там жара, жара вокруг,

там люди сохнут на корню…

подай мне облако, мой друг!

почём здесь облако в меню?

Элита

ты можешь обвинять,

что толком не пытался,

что не хотел, не смог

преодолеть пролёт,

куда мне до тебя —

ведь ты другого класса,

где множество нолей,

где слава и почёт.

и это не Ван Гог,

не По, не Модильяни,

которым за талант

досталась нищета.

здесь тонут корабли

в скандальном океане,

и не пройти пролёт,

где лестниц пустота.

Бродяга

то лежит с лохмотьями в обнимку,

падшая побитая душа,

то бредёт сквозь толпы невидимкой,

перегаром ядерным дыша.

соберёт бутылки утром рано,

чтоб купить дешёвое вино,

не затем, что нет стыда ни грамма,

а затем, что наплевать давно.

наплевать на прожитые годы

и на те, что, может, впереди,

наплевать на мир под небосводом,

наплевать, что в нём совсем один.

и кряхтит, затёртая до дырок,

падшая, побитая душа,

посреди оплёванного мира,

где судьба не стоит и гроша.

Февральская ночь

ночь глубока и так черна,

не докричаться до рассвета,

где облака – к волне волна

дрейфуют, солнцем разогреты.

начало месяца, среда,

февраль шагает по планете,

и подзамёрзшая вода

из кружки думает о лете.

под исступлённый лай собак

во тьме шарахаются тени,

и ты вошла, тихонько так,

и мне присела на колени.

В заточении

Засеребрилась лунная дорожка,

на ней десятки пляшущих теней,

гляжу на них, мне грустно и тревожно

в большом и мрачном царстве из камней.

Здесь стены пахнут серой, дымом, ядом.

Я запираю за?мок на замо?к,

он смотрит в спину разъярённым взглядом,

как я бегу куда-то со всех ног.

Хватаю жадно воздух, задыхаюсь

и вязнут ноги в лунном серебре…

Я неизменно снова просыпаюсь

в холодном, мрачном замке на горе.

Точка невозврата

Станешь пригоршней праха,

если в себя не поверив,

в небо не взмоешь птахой,

разве что, только без перьев.

Взмоешь, не зная печали,

и полетишь куда-то…

Здесь тебя потеряли,

точка твоя невозврата.

Стены внизу, заборы,

и на дверях шпингалеты.

Там же – такие просторы!

Там же – так много све