Проект «Ковчег». Последний бой

Дмитрий Лифановский

Последний бой – он трудный самый. Еще немного, еще чуть-чуть. Добить, додавить ненавистного врага. И победа! И мир! А что потом? Как жить людям, ушедшим из детства на фронт? Завершающая книга серии "Проект "Ковчег"

Дмитрий Лифановский

Проект "Ковчег". Последний бой

Сороковые, роковые,

Военные и фронтовые,

Где извещенья похоронные

И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.

Просторно. Холодно. Высоко.

И погорельцы, погорельцы

Кочуют с запада к востоку…

А это я на полустанке

В своей замурзанной ушанке,

Где звездочка не уставная,

А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,

Худой, веселый и задорный.

И у меня табак в кисете,

И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,

И больше нужного хромаю,

И пайку надвое ломаю,

И все на свете понимаю.

Как это было! Как совпало

Война, беда, мечта и юность!

И это все в меня запало

И лишь потом во мне очнулось!..

Сороковые, роковые.

Свинцовые, пороховые…

Война гуляет по России,

А мы такие молодые!

(Давид Самойлов)

I

Мягкий невесомый снежок плавно опускался на знакомую с детства брусчатку главной площади страны. Света задрала лицо к начинающему темнеть в свинцово-серых сумерках небу. Снежинки кружились как маленькие балерины, исполняя свой замысловатый танец, и таяли, касаясь разгоряченной кожи щек. Вот одна шалунья закружилась, заметалась, подхваченная легким ветерком и прыгнула прямо в глаз. Девушка заморгала и прикрыла глаз огромной, жесткой армейской рукавицей. Глубоко вздохнув, Света улыбнулась. После разговора с отцом, которого она так боялась, и в то же время так хотела и ждала, с сердца словно убрали сжимающую, вымораживавшую до самого нутра с тех пор, как она прочитала тот сволочной американский журнал, всю ее сущность, жесткую, безжалостную пятерню.

Они сидели на диванчике у него в кабинете при тусклом свете настольной лампы пили чай с печеньем, приспособив вместо стола стул для посетителей, и просто разговаривали. Так, как не разговаривали никогда в жизни. Отец рассказывал про свою молодость и первую жену, про Якова, про то, как он работал синоптиком в Тифлисе, про ссылку и революцию. И про маму… Что, наверное, он действительно виноват в ее смерти, не уделял ей внимания, бывал груб… И было в его голосе что-то такое, что заставило Свету просто обнять отца и, уткнувшись лицом в колючий, пропахший табаком китель, заплакать. А он гладил ее по голове своей сильной рукой, как когда-то в детстве, и шептал что-то непонятное, но доброе и нежное на грузинском. И ей стало так тепло, так хорошо и уютно. Захотелось забраться на этот маленький диванчик с ногами и остаться здесь навсегда. И чтобы папа наливал чай и, усмехаясь в желтые от табака усы, рассказывал свои интересные истории.

И чего она боялась? Давно надо было поговорить, а не верить каким-то там журналам и сплетням.

А потом отец поздравлял ее с наградами, уважительно цокая языком на гвардейский знак и новенький орден. Глаза его в это время светились истинной, неподдельной гордостью и счастьем. Он много и подробно расспрашивал про службу. Про подруг. Про пленных. Немецких и наших. Что запомнилось, что поразило? Он жестко и принципиально отчитал ее за побег на передовую, заметив, что лично он отдал бы такого недисциплинированного бойца под трибунал. А потом, почти без перехода, хитро? прищурившись, с улыбкой спросил кто такой младший лейтенант Бунин, и какие у этого младшего лейтенанта планы на его дочь. Или, может, наоборот, у его дочери планы на младшего лейтенанта. И посмеивался, слушая путанные и сбивчивые объяснения Светланы, что нет у них никаких планов, и Игорь просто друг, хороший товарищ, который даже не знал, чья она дочь. И обиделся, из-за того, что она об этом умолчала. И все бы ничего, если бы сама не замечая того, Светлана не вставляла это имя к месту и не к месту в разговор.

Отцовское сердце кольнуло ревностью. Кольнуло и отпустило. Вот и дочка выросла. Пусть дружит, любит, живет во всю ширь. Ведь ради этого они и делали революцию. А парень. Нормальный парень, самый неприметный из тех, кого в свое время в темную по