Назад к книге «Убери руки, малышка» [Мария Зайцева]

Убери руки, малышка

Мария Зайцева

Малышки, Лапочки и их мужчины #6

Когда он несет меня из задымленной квартиры, я не чувствую больше страха, до этого сковывавшего столбняком. Я не чувствую опасности. Какая может быть опасность, когда он рядом?

Когда он меня держит?

Так жестко. Так нежно.

Он меня малышкой назвал. Это нелепое определение, так мне не подходящее, сейчас ласкает.

Я ни для кого не была малышкой раньше.

Наверно, просто потому, что его ждала.

В книге присутствует нецензурная брань!

Мария Зайцева

Убери руки, малышка

1

– Убери руки, малышка…

– Вот так…

– Дай мне тебя подхватить… Вот здесь, ага…

– Хорошая девочка.

– Видишь, и не больно…

И да. Мне не больно. Глядя как руки, сильные, ловкие, перехватывают под коленями, крепко сжимают, поднимая меня вверх… Мне не больно.

Только горячо. Щекам. И огненно. Губам. И остро. Коже. Там, где он прикасается.

Когда он несет меня из задымленной квартиры, я не чувствую больше страха, до этого сковывавшего столбняком. Я не чувствую опасности. Какая может быть опасность, когда он рядом?

Когда он меня держит?

Так жестко. Так нежно.

Он меня малышкой назвал. Это нелепое определение, так мне не подходящее, сейчас ласкает.

Я ни для кого не была малышкой раньше.

Наверно, просто потому, что его ждала.

– Посиди здесь. Сейчас тобой займутся врачи.

Он подмигивает и разворачивается, чтоб уйти.

Стоп! Какие врачи? Зачем врачи? Нет!

– Нет!

Он, уже успев отойти на несколько шагов, слышит.

И возвращается. Присаживается передо мной, грязной, с красными глазами и забитым сажей горлом, на корточки.

– Ну что ты? Не бойся.

– Останься со мной.

– Я не могу, малышка. Мне надо работать. Там, – он кивает на горящее здание, в котором я снимала квартиру, – еще есть дела.

– Ты вернешься?

– Ну конечно!

Он подмигивает, его лицо без маски кажется молодым и до невозможности красивым.

– Стой!

– Стою.

– Как тебя зовут?

– Петр. Алексеев.

– Псевдоним Петра Первого…

– Да? Буду знать! Все, малышка, – он машет рукой на товарища, окликнувшего его, – не бойся ничего. Я скоро вернусь.

Я только киваю.

Я верю ему. Петру Алексееву, вынесшему меня из ада. Кому еще верить, если не тому, кто тебя спас?

Конечно, он вернется.

Он же обещал.

Он не возвращается.

2

– Это куда ты идешь-то? Да еще без халату? И без бахил?

Пожилая санитарка хмуро разглядывает меня, и остро ощущается, насколько непрезентабельно, потерянно сейчас, наверно, выгляжу.

В старом пальто, пожертвованном соседкой, с разношенных сапогах на три размера больше, чем надо…

Страшилище. Бомж.

Хотя, как еще может выглядеть человек, потерявший все в пожаре?

– Ой… Простите, я просто…

– Здесь реанимация. Здесь нельзя.

Я знаю, что нельзя! Но мне надо! И потому не ухожу. Настаиваю.

– Но тут… Пожарный, понимаете? Алексеев Петр!

– Это который? У которого все лицо сожженное? Или у которого руки?

– Не знаю…

– А ты кто? Родственница? Родственникам все уже сказали давно.

– Нет… Я… Он меня из огня…

Старушка-санитарка оглядывает меня внимательнее. Наверно, следы ожогов тоже ищет. Но их нет. Благодаря ему.

– Ну ладно. Туда все равно нельзя посторонним. Даже родственникам. К тому, что с руками обожженными, мать рвалась, не пустили. А к тому, что с лицом, девушка… Правда, она его в коридоре увидела, как везли в реанимацию, так в обморок упала, говорят. Там места живого нет.

– Можно… Пожалуйста, посмотрите, как там он? Пожалуйста. Петр Алексеев.

Наверно, я очень жалко выгляжу. Но плевать. Даже лучше. Может, пожалеет…

Санитарка медлит, потом вздыхает.

– Гляну. Жди.

Уходит.

Смотрю на себя в отражение стеклянной двери в реанимационный блок. Стекло мутное. Не просвечивает. Видно только меня. Маленькую. Худую. С запавшими глазами и всклокоченными волосами.

На пожарных рухнули деревянные перекрытия.

Старый дом, тридцатых годов постройки…

Я видела, как это произошло.

Я кричала. Наверно. Потому что сейчас трудно говорить. С хрипом. И горло болит. Но все это – настолько мимо. Настолько – ерунда.

Такая же, как и то, что все мои документы сгорели, что у меня нет жилья. Нет работы. Ничего нет теперь.

Не важно.

Словно в постоя