За горы, за горизонты

Иван Александрович Мордвинкин

Распадается православная семья. Любят, тянутся друг к другу, но развод кажется сейчас единственным шагом из возможных. И причина не ясна, и будущее не добро. Но всякое зло Бог оборачивает добром.

Иван Мордвинкин

За горы, за горизонты

Начало конца

Возвращаться было некуда. Но Саня вернулся.

Последние вахты, затяжные, жёсткие и даже изнурительные, в обмен на терпение сгустились в волнительную цифру на балансе карты. И хотя бы в этом он был спокоен.

Он стащил рюкзак. Упираясь носками, сдавил с ног ботинки. Замер, прислушался и оглядел переднюю внимательнее. Потом впихнул ноги в холодные тапочки и, шурша ими по дорожке, бесшумно прошёл дальше, молча послушал тишину, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку.

Пустой шкаф, пустые полки, плотно задёрнутые шторы и пыль, как в пустыне.

Дом нежилой.

Ушла!

Оксана всегда называла свою «свадебную» квартиру «наш дом», на что Саня отмалчивался, глядел в сторону и припоминал намёки её отца.

Этот дом не был его домом. Уходить должен был он, если бы хотел. Но Саня уезжал на длинные вахты.

И ушла она.

Он глянул на пустой святой угол и даже привычно дёрнул рукой, чтобы перекреститься, но передумал. На образнице осталась только икона св. Александра Невского, да и та скосилась. И в полумраке казалось, что благоверный князь смотрит в сторону, будто не желая встретиться глазами со своим тёзкой.

Саня вернулся в прихожую, глянул на полочку для записок, какие они оставляли иной раз друг для друга. В полумраке тёмная полка казалась бездонной чёрной пустотой.

Он подошёл к ней вплотную, провёл рукой по тёмной полировке, посмотрел на свои пальцы. Потом сел на хлипкий обувной стеллажик – теперь можно было, и уставился под ноги.

На полу он приметил её серёжку – маленькую, золотую, с алмазиком.

Саня нагнулся, поднял и закрутил её к свету. Но в полумраке алмаз не играл бликами, а без пары серьга вообще казалась бессмысленной. Как половинка разорванной надвое книги, которую уже не прочитать.

Он поднялся, положил серёжку на полку для записок и замер, обдумывая дальнейшие шаги. Начиная от самых простых и буквальных.

Потом с раздражением мотнул головой, плюнул на палец с обручальным кольцом, и, вращая его влево-вправо с остервенелым усердием, долго стаскивал.

Наконец, звякнув печально, колечко упало к серёжке на чёрную полировку. В бездну.

Саня присел на пуфик возле обувной полки, расшнуровал горловины ботинок, сунул в них ноги. Потом, посидев без движения несколько вздохов, он завязал шнурки тугими узлами, встал и ещё разок оглядел прихожую, чтобы запомнить дух своего дома.

Но духа не почуял.

И вышел вон.

К концу дня он уже покинул шумный перрон вокзала «Ростов-Главный», устроился на нижней полке и, дожидаясь отправления поезда, не к месту застоявшегося, погрузился в надоедливые мысли.

Теперь ему оставалось только вспоминать.

***

Оксанка вцепилась в Саню, как огонёк в свечку. И Саня загорелся.

И с той поры возле сердца, в кармане кожаной куртки, он таскал блокнотик с её стишками, а не подаренный батей швейцарский ножичек.

Саня не мог без неё.

Как ночь томится в ожидании первых лучей, или день устало клонится к закату, так он терзался долгие часы, пока жил без Оксаны. Своей Оксютки. Чем сам себя смешил в те времена, потому что не пристало взрослому двадцатипятилетнему мужику сохнуть по девчонке. Тем более, что он старше был на целых шесть. И опытнее на шесть вечностей.

Когда-то, ещё в двадцать, он даже чуть не женился. Тогда, закончив после армии курсы стропальщиков, Санёк ездил на заработки в далёкий Сургут, на севера. Но ему повезло, он вовремя спохватился и убежал из-под властной, хотя и красиво ухоженной руки опытной невесты. Женщина ему попалась постарше и самостоятельная вполне.

Но Санёк не из тех, кто согласился бы семенить гуськом за «мамкой».

Оксанка была другой.

Он увидел её на празднике в честь дня города. Она играла на саксофоне с большой сцены, установленной на Театральной площади – главной площади Ростова-на-Дону, мелодию «Если б не было тебя».

Он влюбился… просто вдохнув. Будто против воли провалившись и