Не навсегда…
Анна Лис Савкина
Окончание Восточной войны путём заключения мирного договора вызывает в Свероветии вспышки восстаний против царской власти. Крестьяне, рабочие и бывшие военные больше не желают мириться с нищетой и угнетением. Это приводит к тому, что в конце 1915 года большая часть несогласных объединяется вокруг фигуры Георгия Альтова и образует движение равенцев. Однако, среди повстанцев далеко не все разделяют стремления Альтова к коммунизму, следствием этого становится появление разрозненных анархических группировок. Свероветия окончательно погружается в гражданскую войну.
Анна Савкина
Не навсегда…
Дальше по дороге (1917 г.)
Емеля не сразу понял, где находится. В голове всё ещё звучало эхо выстрелов, криков и лошадиного ржания, всё это пронзал тонкий мерзкий писк, отзываясь пульсирующей болью в ушах. Мутный воздух пах порохом, опалённым мясом и жжёной шерстью. Пелена перед глазами постепенно растворилась, и Емеля разглядел лошадиную морду с белой проточиной. У широких ноздрей запеклась кровь, на которой уже сидели мухи, под испуганно распахнутым левым глазом темнела неровная рана с засевшим осколком гранаты. Емеля никак не мог вспомнить имя своей кобылы, почему-то сейчас это казалось ему важным. Он протянул руку, чтобы согнать мух, пальцы ткнулись в мягкую холодную шкуру. Имя было какое-то совсем простое и хорошо знакомое. «Манька? Милка?». Что-то молочное, под цвет проточины. «Простокваша? Кашка?». Емеля нахмурился. Густое молочное имя крутилось в голове, но он никак не мог его ухватить. «Сметанка?». Кончиками пальцев провёл между лошадиными ноздрями. В её имени было что-то сладкое…
– Манка… Манка!
Губы зашевелились, но до слуха слова так и не добрались.
– Манка! ? крикнул Емеля громче.
Далёкий звук собственного голоса немного привёл его в чувства. Только теперь он заметил перевёрнутую тачанку, зарубленного саблей равенского солдата, который лежал, неестественно запрокинув голову и разинув рот. Медленно, вместе с осознанием случившегося, начал подниматься страх. В теле растекалась тупая боль. Опершись на руку, Емеля смог сесть, земля под ним будто ходила ходуном. Ноги и руки были на месте и в целости – это уже радовало.
Чуть дальше Манки, привалившись головой к её передним ногам, лежал рыжий мерин в разорванной упряжи со сломанным хомутом. Брюхо и бок животного изрешетили осколки. Вместо левой плюсны был лишь искорёженный кровавый обрубок. Емелю скрутило от рвотного позыва. Убитые были разбросаны боем везде, куда падал взгляд. Третья лошадь, тянувшая тачанку, лежала выше по склону, в стороне от двух других, точнее лежало то, что от неё осталось. Разбитая слизисто-бурая масса с обломками костей была свалена под каурой спиной, уцелевшие шея и голова вовсе казались чем-то инородным. Это была Зорька – своевольная и игривая любимица кучера. Самого Данилы поблизости не было, и Емеля медленно оглянулся в надежде, что и не увидит своего боевого товарища. Бешено прыгающее сердце болезненно сжалось. Судя по позе и кровавому следу, Данила пытался отползти подальше, и Емеле даже показалось, что тот ещё дышит.
– Братец… Эй! Данька! ? на четвереньках неловко подобрался к нему. ? Данька! Слышь? ? взял приятеля за плечо и попытался перевернуть, но, увидев его изуродованное взрывом и осколками лицо, отпрянул.
Данила, как мешок, вновь уткнулся в примятую траву.
– Как же ты на месте не помер… ? пробормотал Емеля, не слыша себя.
Ему вспомнилось тушка курицы, которая продолжала бегать после отрубания головы.
– Мож и ты этак…
Рядом с Зорькой приземлилась ворона и запустила острый клюв в её вываленные внутренности. Несколько секунд Емеля тупо наблюдал за тем, как птица вырывает и заглатывает слизкие ошмётки. Его, возможно, ещё раз бы стошнило, но в желудке было пусто. Вновь глянул на Данилу, ещё на нескольких мертвецов. Вернулся к Манке, согнал мух, погладил её по шее и последний раз прижался лбом к серой морде, улавливая знакомый запах.
Ноги подкашивались, почти после каждого шага приходилось останавливаться, чтобы удержать равновесие, но это было лучше, чем ползти, то и дело натыкаясь на трупы.
Боковым зр