Глава 1

Взяв в руки бритву, посмотрел на себя в край зеркала требовательным парикмахерским взглядом и чертыхнулся от негодования: слева на лбу в свете окна блестит розоватая шишка.

Однако же! И справа другая красуется симметрично, вот дрянь, точь в точь и по размеру и розовато-блестящему облику ровня левой, да какие болезненные на ощупь. Ах, черт тебя забери со всеми потрохами! Будто не два чирья объявились на самом видном месте, а молодые рожки у бычка вот-вот прочикнутся. И, заметьте, всегда так: обязательно что-нибудь непредвиденное случится в самый ответственный момент сборов на работу, а того хуже бывает, когда у самых уже дверей ветхие шнурки на туфлях как на зло: тресь… порвутся, сиди тогда, дергайся, связывай скорей узелками.

Был бы женат, ей богу, немедленно поднял крик на всю квартиру: от чего, дескать, дражайшая супруга, рога у мужа на лбу явились? С какой стати, сударыня, и по чьей милости, извольте знать? Не по вашей ли женской части дельце? И не пришла ли пора сыск учинить с пристрастием? Как полагается: с дыбой, плетью, клещами? Признавайся, несчастная: с кем, когда, каким образом? Ах ты мне, запираться? Отвечать! Все равно узнаю, пощады тогда не жди!

Да что там, ныне любой встречный в одну секунду определит весь ужас его положения, стало быть здороваться знакомые начнут много охотней обыкновенного, всем видом радостно-сокрушенным, и без того стократно дурацким полезут выказывать душевное понимание, расположение свое идиотское, с размаху бодренько хлопать по рукаву, обнимать да шутить, дескать, бог не Микишка, на лбу шишка! Ничего-ничего, с кем, брат, не бывает! А отвернувшись, и не слишком-то скрывая, в ладошку прыснут. Разбойники! Натуральные разбойники!

Любой хлюст подзаборный, с кем сроду не знался, не разговаривал, и тот полезет выражать соболезнование. Облапает, собака, всего с ног до головы обыщет, наглец, но кошелька не стащит, нет кошелька – давно сперли. Выкусил? Дрянь ты, мамушка после этого! Подвела под монастырь неизвестно с какой рожей на пару! Жена, само собой, за словом в карман не полезет, не та стать, мигом с разворота в глаз выдаст ответную аттестацию, дескать, сам ты дурачина с рождения и простофиля невежественный! Коли веришь в приметы, хуже бабы базарной! Поглядите-ка на него, да всерьёз, с пристрастием: о, дурачина! А еще образованным человеком называется! Не стыдно мракобесие распространять по жилому помещению, где собственная семья столько лет безвылазно обитает?

А жена Глеба Заваркина и должна быть бой-бабой, с этим он внутренне согласен, этого самого некоторым образом побаивается, но… иначе существовать не получится. В противном случае, ну, что бы совсем изначально мучительно противном, выжить двум тихим людям в местных грубейших условиях никак невозможно. Как человек понюшки табаку не стоящий, сам знает, ибо в цвете лет работает всего-навсего ночным сторожем в магазине строительных товаров, где несчастную зарплату в две тысячи рублей, при определенном государством нищенском минимуме в четыре тысячи, задерживают на полторы недели без всякого объяснения. Они не платят, а Заваркин ходит и ходит на работу за сей мнимый минимум, как привязанный, стесняясь спросить главбуха: когда? Взять бы ее за грудки и встряхнуть хорошенько. Хотя и главбух не весть из себя что, так себе, затурканная обстоятельствами бабёночка, жалко…

Нет, лучше ему пока бессемейным остаться. Ведь когда бы имелась у Глеба своя гром-баба, настоящая, она так бы прямо в глаза сейчас и обругала: дурр-рак, мол, ты этакий и не лечишься! Небось опять на мраморном магазинном полу спал-валялся, вот и заработал чирьи на видном месте! Заставь дурака богу молиться! Сколько раз было тебе говорено спать на стульях! Составь три штуки в линию и спи кум королю, сват министру! Не слушаешься жену – получай удовольствие на полную катушку: рога на лбу, идьёнт несчастный! Да, да! Обзывала бы идьёнтом, стопроцентно бы обзывала, потому что… он такой и есть…

«Нет, – завопил бы в ответ Глебушка, – сама ты, коровища безразмерная, пробовала хоть раз в жизни спать на трех стульях в мраморных залах? Пробовала? Идем-ка, сходим в приют мое