Под слоем пустоты

Роксана Миллер

Саша уверена, что если построит достаточно неприступную крепость, то обязательно станет сильнее. Но когда из её жизни исчезают те немногие люди, которых она была готова туда пустить, девушке приходится пересмотреть своё понимание силы, по-новому взглянуть на тех, кто остался рядом, и узнать, из чего сделана её крепость на самом деле.

Роксана Миллер

Под слоем пустоты

– Ты только не расстраивайся слишком сильно. Она теперь… Увидишь.

Я ускоряю шаг при виде бабушкиной пятиэтажки, но мама крепко держит меня под руку, будто пытаясь хотя бы на минутку задержать в привычном мире, защитить от страшного знания, с которым сама живёт последние два года. Я послушно сбавляю скорость. В конце концов, мне и самой хочется погружаться в мир своего детства неспешно, по миллиметру сбрасывать усталую двадцатипятилетнюю оболочку и выпускать на волю девочку, которая когда-то знала уголки этого двора наизусть.

Мы неторопливо проходим мимо старых яблонь, чьи ветки наверняка помнят прикосновения моих содранных об кору ладоней, мимо покосившихся турников, которые когда-то казались невероятно высокими, а теперь, пожалуй, едва достанут мне до подбородка. Сворачиваем на асфальтовую дорожку и подходим к непривычно пустым скамейкам у подъезда.

– Надя! – доносится из-за спины.

В нашу сторону неторопливо движется соседка с первого этажа, закутанная в шерстяную шаль не по погоде.

– Добрый день, Ира, – улыбается мама.

– Добрый-добрый! Как Сашка выросла! Всё в Москве?

– Да вот, работаю, – смущённо отвечаю я. – Приехала в отпуск.

– Молодец, – одобрительно кивает Ира. – Надюш, как там Валя?

– Потихоньку. Не выходит уже совсем.

Ира грустнеет. Её взгляд устремляется куда-то мимо нас, то ли в тенистый палисадник, то ли в переплетения винограда над скамейками.

– Как жалко. Почти все уже по домам сидят. Лида не ходит. Маринку дети к себе забрали. Аза умерла прошлым летом. Эх…

– Да, – кивает мама. – Раньше здесь всегда кто-то сидел.

Я тоже киваю, уплывая в воспоминания: вот я бегу с четвёртого этажа вниз, отбивая по перилам известный только мне ритм, выскакиваю из подъездной прохлады в душные объятия лета, кричу писклявое «Здра-а-асте!» собравшимся на скамейке старушкам. Одна из них сейчас передо мной – похожая на маленького добродушного призрака с глазами, полными тоски, будто она уже мысленно стояла в той же очереди, где и Лида, Маринка, Аза…

– Ладно, вы идите, а я ещё погуляю. Вале привет!

Мы прощаемся и заходим в подъезд, от пола до потолка выкрашенный непривычно голубой краской. Это немного возвращает в реальность. Если бы стены были, как раньше, синими, я бы точно потеряла ощущение времени. В замызганных краской стёклах мелькает моё выкрашенное в блонд каре, круги под глазами, оставшиеся на память от последнего рабочего проекта, и выступающие скулы – я опять нечаянно потеряла пару кило, за что уже получила вердикт от мамы: «кожа да кости».

Преодолев четыре этажа и почти не запыхавшись, я привычно заношу кулак над светло-коричневой дверью. Как же, оказывается, низко был глазок всё это время…

– Нет, Саш, – мама копается в сумке и достаёт связку ключей. – Теперь сами.

Один оборот, два, три… Дверь открывается.

Но встречать нас больше никто не выходит.

Бабушка сидит в кресле и отсутствующим взглядом смотрит в телевизор, не реагируя на наше присутствие.

– Мам! Ма-а-ам!

Мама проходит в комнату и становится между бабушкой и телевизором.

– Посмотри, кто приехал.

Я встаю рядом, и отсутствующее лицо бабушки расцветает в улыбке.

– Сашенька, ласточка!

Она слабо пытается встать, и мы с мамой подхватываем её под руки, чтобы помочь. А потом я очень долго обнимаю её – такую маленькую, потерянную, забывшую, как обнимать в ответ, и всё же – самую любимую.

– Она даже Мишу с Артёмом уже не помнит, – говорит мама, накрывая на стол. – Показываю ей фотки, говорю: «Это твой сын и внук, узнаёшь?». А она спрашивает: «Какой сын?».

– Они так и не надумали приехать?

Мама отмахивается.

– То в конце месяца собирались, то в октябре уже. Сами определиться не могут.

Я вздыхаю и отворачиваюсь к бабушке. Дядю и двоюродного брат