На далеких окраинах. Погоня за наживой

Николай Николаевич Каразин

Э. Ф. Шафранская

Литературные памятники (Наука)

Николай Николаевич Каразин (1842–1908), весьма популярный при жизни, открывал читателю только что завоеванную Среднюю Азию: быт, нравы, культуру ее народов. Представленная романная дилогия – «На далеких окраинах» и «Погоня за наживой» – реалистически возвращает читателя в эпоху XIX в., когда в Азию направились не только подвижники и альтруисты, но и авантюристы, нувориши. Каразин, будучи участником и очевидцем колонизации Средней Азии, одним из первых запечатлел те необычные для европейского глаза артефакты, ментефакты, черты ландшафта, которые стали слагаемыми, или паттернами, туркестанского текста русской культуры. Том снабжен историко-литературными, культурологическими и этнографическими комментариями и иллюстрациями автора.

Для широкого круга читателей.

В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Николай Каразин

На далеких окраинах. Погоня за наживой

На далеких окраинах

Н. Каразин. Парад при поднятии флага в новозаложенном укреплении Благовещенском (форт Иркибай). Фрагмент. Опубл.: Хивинский поход. Альбом хромолитографий, исполненных заведением Винкельман и Штейнбок в Берлине по оригинальным акварельным рисункам Н.Н. Каразина. СПб.; М., 1875.

Часть первая

I. Каракумы

Четыре волка, гуськом друг за другом, боязливо оглядываясь, спускались с песчаного бугра.

Если бы им предоставлен был свободный выбор, то они спустились бы совсем не с этой стороны. Их зоркое зрение, несмотря на темноту ночи, упорно останавливалось на одном и том же предмете. Их раздутые ноздри жадно втягивали в себя струю воздуха, несшуюся от этого предмета. Голод ворочал внутренности степных хищников, зубы скрипели и щелкали, налитые кровью глаза искрились во мраке.

Бандиты остановились в лощине, куда не проникали лучи лунного света, и сели. Они не решились отступить совсем и выжидали. Они хорошо устроились: надо было прилечь к самой земле, – я хотел сказать, на песок, потому что земли давно уже не видно было в этом песчаном, волнистом море, – чтобы заметить четыре рядом торчащие силуэта, с острыми, настороженными ушами. А между тем сами волки хорошо видели кругом. Луна усердно помогала им в этом обзоре, освещая своим мертвым светом мертвую окрестность.

Лощина, где они сидели, заменяла темную литерную ложу, пустыня – ярко освещенную сцену.

Голодные бродяги видели все, а их не видел никто.

Они видели верблюда, который стоял на вершине противоположного бугра; они видели, как безобразно, неловко привешены были к бокам животного толстый тюк, обмотанный веревками, русский чемодан, железная складная кровать в чехле и медный закопченный чайник. Все это висело кое-как и, должно быть, сильно беспокоило верблюда; заметно было, что его вьючили неопытные и неискусные руки.

На самом верху, неловко растопырив ноги, сидела человеческая фигура. Голова у этой фигуры была обвязана белым платком, одета она была в белую же, русскую рубаху, на длинных смазных ботфортах виднелись ржавые шпоры, из-за плеч торчала двустволка. Фигура эта как-то странно колыхалась на вершине вьюка: то она откидывалась назад, то вдруг нагибалась вперед, головной убор сбился на самое лицо. Нетрудно было догадаться, что всадник спал – и спал весьма крепко, несмотря на неловкость своего положения.

У верблюда в разорванные ноздри продета была волосяная веревка, конец той веревки находился в руках другого путешественника, который шел пешком.

Взобравшись на берег, вся группа остановилась. И верблюд, и шедший пешком – разом увидели то, что давно уже наблюдали волки. Первый смотрел равнодушными, полузакрытыми глазами, пережевывая вонючую, зеленую пену, второй кинулся будить своего товарища.

Внизу, где сыпучая, песчаная гряда переваливалась через едва заметный след караванной дороги, стоял безобразный ящик на трех колесах. Четвертое лежало около.

Как у трупа, около которого повозились уже крылатые и четвероногие хищники, из-под клочьев изорванного мяса и кожи торчат оголенные ребра, так из-под клочьев холстины виднелись деревянные ребра верхней части кузова.

Немного