В аду

Из боя я вышел живым.

«Повезло? Или Богу так надо?» —

Думал я. Став таким же седым,

Как та мелкая пыль Сталинградского ада.

Мы держали атаки и отбили их все!

Поплатившись десятками жизней!

Чьи тела и сейчас там. На той полосе,

Где убитых прикрыл собой иней.

Каждый метр земли кровью тут окроплён.

Каждый дом, та же Брестская крепость.

Штрафники говорят: «Не живёт батальон,

Больше суток. Такая вот смертность…».

В поредевшем строю вперемешку стоят,

Молодые и кто повзрослее.

Повидавшие смерть умирать не хотят,

Но воюют себя не жалея.

Лейтенант был – пацан. На год младше меня.

Из училища. Выглядел смелым.

Он войну начал взводным. И пробыв им три дня,

Жизнь свою оборвал самострелом.

Ох и жаль мне его. Но война, что палач:

Рубит головы в суть не вникая.

Завернув тело ночью в простреленный плащ,

Лейтенанта того закопал я.

Мы держали атаки и отбили их все!

Поплатившись десятками жизней!

Чьи тела и сейчас там. На той полосе,

Где убитых прикрыл собой иней.

У вечного огня

Из всех тех драк, в которых дрался я,

Одна на памяти: у вечного огня.

Когда у стелы, павших на войне,

Подонки жарили сосиски на огне.

Что говорить. Признаюсь честно, как назло,

Я был один. А их полно. Им повезло.

И чтобы вежливым в сердцах у них остаться,

Я попросил всю эту кодлу рассосаться.

Тот, кто у них гляделся центровым,

Гнусливым голосом, прикинувшись блатным.

Мне промычал, под хохот гопоты:

«Ты перед кем тут, дятел, гнёшь свои понты?!»

Я быстро понял: по-хорошему нельзя,

И пожалел, что не со мной мои друзья.

Но делать нечего, и к стеле встав спиной,

Я, как погибшие солдаты принял бой.

Имея опыт, уличных всех драк,

Собрал всю мощь в себе, костлявый мой кулак.

И хоть бил жёстко, но закон я соблюдал,

Всех, кто упал, клянусь – не добивал!

Минут пятнадцать кувыркались мы клубком.

Все исцарапаны. А кто-то с синяком.

И тут один, из этих сучьих рож,

Вдруг изловчился и всадил в живот мой – нож!

Земля качнулась и я, сделав шаг упал!

Почти у стелы, на тот самый пьедестал!

Где пламя жаркое от вечного огня,

Вы не поверите, согрело так меня.

Была больница. Там, в поту и весь дрожа,

Лежал как будто я на лезвии ножа.

И вот я выжил. А со мной спина к спине,

Стоят всё те же, кто погиб на той войне.

Заколоченный дом

В заколоченном доме никто не живёт.

В заколоченном доме заколоченный вход.

А когда-то тут жизнь, родилась и жила,

И в колонке, что рядом, водица текла.

В казане на печи щи варились на всех!

Здесь бывал женский плач. И звенел детский смех!

Из него уходили в сорок первом на фронт,

Ну а те, кто вернулись, продолжали свой род.

Спозаранок молились. Пыль сдувая с икон,

И надеялся всякий, что теперь то уж он.

Будет Богом прощённый. И услышанный им.

И откроются двери ко всем благам земным.

Но на всякий там случай, мастерили портрет.

Фотографию Сталина, взяв из тех же газет.

Зная точно: за это, нет расстрельных статей,

Ну, а значит нет срока! Тюрем нет! Лагерей!

Он как тот оберег с мощной силой своей!

Сохранит от ненастья, от случайных смертей!

Даст работу, а голод, стороной-то пройдёт.

И глядишь чьи-то жизни второпях заберёт!

И портрет сей висел в каждом доме. В углу.

А пришедших гостей, провожали к столу.

Те, приметив вождя у креста, где Христос,

На того, кто кормил их, не писали донос.

Артобстрел

Тот жаркий бой, уж точно не забыть.

Мы залегли. Во ржи. У кромки поля.

«Пришла пора ржануху молотить…» —

Сказал мой друг, кивнув мне на колосья.

Наш разговор прервался сам собой.

Артподготовка вражеская, в хлам!

Нас покромсав, присыпала землёй,

Но умирать, как видно, рано нам.

У немцев цель на каждый день – одна:

Обстрел позиций, танки. И потом пехота.

А наша цель – священная война!

Чтобы закончить мытарства народа.

Кто выжил, те карабкаются вверх,

Где слышен рокот танковых моторов!

Гранаты есть, но только не у всех,

Как нет и времени, теперь для разговоров.

Фермер

Где край терпения никто не знает толком,

Но я уверен, т