1

Человек средних лет – очкастый, коренастый, с невыразительным лицом и расчетливой небрежностью в одежде сообщил собравшимся:

– Вот вам для примера отрывок из Набокова.

После чего гримасничая и морща лоб, прочитал:

«Обсаженная среднего роста липами с каплями дождя, расположенными на их частых черных сучках по схеме будущих листьев (завтра в каждой капле будет по зеленому зрачку), снабженная смоляной гладью саженей в пять шириной и пестроватыми, ручной работы (лестной для ног) тротуарами, она (улица) шла с едва заметным наклоном, начинаясь почтамтом и кончаясь церковью, как эпистолярный роман. Опытным взглядом он искал в ней того, что грозило бы стать ежедневной зацепкой, ежедневной пыткой для чувств, но, кажется, ничего такого не намечалось, а рассеянный свет весеннего серого дня был не только вне подозрения, но еще обещал умягчить иную мелочь, которая в яркую погоду не преминула бы объявиться; всё могло быть этой мелочью: цвет дома, например, сразу отзывающийся во рту неприятным овсяным вкусом, а то и халвой; деталь архитектуры, всякий раз экспансивно бросающаяся в глаза; раздражительное притворство кариатиды, приживалки, – а не подпоры, – которую и меньшее бремя обратило бы тут же в штукатурный прах; или, на стволе дерева, под ржавой кнопкой, бесцельно и навсегда уцелевший уголок отслужившего, но не до конца содранного рукописного объявленьица – о расплыве синеватой собаки; или вещь в окне, или запах, отказавшийся в последнюю секунду сообщить воспоминание, о котором был готов, казалось, завопить, да так на углу и оставшийся – самой за себя заскочившею тайной»

Прочитав, человечек картинно перевел дух и изрек:

– Вот яркий пример того, как сегодня не надо писать!

Дело происходило на литературном мастер-классе, куда двадцатичетырехлетнего Федора Разумова заманил за некусачую сумму некий литературный ресурс – один из тех, которые нынче так умело пощипывают струны авторского тщеславия. Перед началом присутствующим раздали листки с текстом и попросили ознакомиться. Федор с крепнущим недоумением пробежал текст и хотел было загрустить, как грустят в предчувствии обманутых ожиданий, но решил дождаться ясности. Прочитал же он, господи прости, следующее:

«Сижу я как-то в парке и жмурюсь от весеннего солнца. Вдруг чувствую – прогнулась скамеечка. Не иначе кто-то подсел. Приоткрыл один глаз, скосил в сторону, вижу – парень. Повернулся ко мне и на меня пялится. Ладно, парень, так парень. Сижу дальше. Только вдруг слышу:

– Дядя, а ты козел.

Я глаз открыл, чтобы поглядеть, кто козел, а парень на меня смотрит, рожу растянул, зубы щербатые выставил, глазки поросячьи щурит и лыбится. У меня зачесался правый кулак.

– Ты чего, урод? В шайбу захотел? – говорю.

– Да, захотел! – отвечает он, но сидит спокойно. А у самого под правым глазом уже синяк красуется.

Смотрю на него – парень не парень, мужик не мужик. Неопрятный, небритый, нечесаный, но довольный. Ждет моих дальнейших действий.

– Ты кто, урод? – спрашиваю я его.

– Никодим Ведьмаков, – отвечает.

– Ну, и чего тебе надо, козлина нечесаная?

– Побазарить за жизнь.

– А с чего ты решил, пидор дешевый, что я с тобой базарить буду?

– А мы уже базарим, дядя.

Тут я задумался. Чувствую – что-то здесь не так. Это какой же козел будет нынче так откровенно на кулак нарываться? Может, в кармане чего прячет сомнительное? Я на всякий случай отодвинулся немного, но про себя знаю, что я ему по-любому башку откручу, чего бы он там не прятал.

– Ладно, – говорю, – продолжай.

– А чего продолжать-то? Вижу, ты, дядя, неграмотный, читать, писать не умеешь, и в личной жизни у тебя полный облом, – щурит он свинячьи глазки.

Я прикинул – врет. И читать, и писать умею, и с личной жизнью все в порядке. Тут уж я смутился, интересно мне стало.

– Горбатого, – говорю, – лепишь! Базарь по делу!

– А еще, – говорит он мне, – ты мудак и педрила.

Тут уж я не выдержал и до него дотянулся. Упал он со скамейки. Лежит. Через некоторое время очухался и снова на скамейку забрался.

– Ну что, – говорю, – сучонок, добавить?

– Пока не надо, дядя, спасибо, – отвечает и за скулу держится.

Сидим. Щуримся. Пото